Форум » Трое В Лодке » ТВЛ 4: "Пятая пуля" (PG-13; drama, angst, flashback; Искариот) » Ответить
ТВЛ 4: "Пятая пуля" (PG-13; drama, angst, flashback; Искариот)
Iscariot: тема "Призраки прошлого" Название: «Пятая пуля» Автор: команда Iscariot Бета: команда Iscariot Герои: Хайнкель Вольф, Энрико Максвелл, Юмико Такаги, Александр Андерсон Категория: джен Рейтинг: PG-13 Жанр: drama, angst, flashback Размер: мини Саммари: Хайнкель приходит на могилы Искариотов, чтобы покончить с призраками прошлого. Дисклаймер: все персонажи принадлежат Хирано
Ответов - 23
Iscariot: Для некоторых людей сама жизнь уже требует немало мужества. Марк Леви. «Дети Свободы» Хайнкель поставила фляжку с виски на небольшой мраморный постамент и подняла глаза к небу. Сегодняшний день выдался на удивление ясным. Дул тихий ветерок, на небе ни облачка. Издалека доносился весёлый смех детей и журчание речушки. Хорошее место. Поразительный контраст с тем, что творилось в душе… хотелось кричать, выть так, чтобы испугать волков, если бы они могли это услышать. Но наёмница не привыкла выносить своё душевное состояние на люди, поэтому она молчала, молчала уже больше года, каждую ночь возвращаясь в Лондон. И с каждым днём жизнь продолжала медленно отравлять её. Щёку вновь пронзила острая боль, но Вольф даже не подняла руки, чтобы поправить бинты. Всё, что могло быть вылечено, уже давно зажило. Лица, конечно, больше не существовало, но делать пластическую операцию Хайнкель не захотела. Просто не смогла себя заставить избавиться от вечного напоминания о той ночи. Кто-то другой жалел бы о потерянной красоте, но тогда, сразу после эвакуации из уничтоженного города, когда ей пришлось на своих руках выносить то, что осталось от её друзей, от коллег, от… ей было глубоко плевать. А потом не смогла. Существенным недостатком было то, что возможность «подцепить» кого-то стала практически равной нулю – мужчины вовсе не горели желанием знакомиться девушкой с перебинтованным лицом. Ещё хуже было, если бинты отсутствовали. А так хотелось забыться в чьих-то нежных объятиях хотя бы на ночь. Альтернативой было утопить себя в бутылке, но это была бы поддельная смерть. Всегда оставалась продажная любовь, но Вольф с детства ненавидела всё фальшивое. Ещё со времён приюта и празднования всем коллективом какого-нибудь дня св. Патрика… вроде всем весело, а радости никакой. Заменить настоящую семью не могло ничто. Хайнкель попала в приют после того, как родители погибли в автокатастрофе, и руки матери ей не могли заменить никакие суррогаты. Может быть поэтому, её так никогда и не пытались удочерить – перед любым возможным кандидатом на роль опекуна она превращалась в маленького демона, угрюмого и необщительного. Может быть, поэтому Хайнкель сблизилась с остальными изгоями приюта – бастардом какого-то известного чинуши и плодом изнасилования… «адская тройка», как их называли. А они отвечали миру взаимностью… Дикий, излучающий какую-то звериную ауру, но такой добрый, словно нянька-медведь. Беспощадный учитель и великодушный наставник. Андерсон мог наложить епитимью за нарушение режима приюта, но это всегда случалось утром, а ночью он без слов доставал из вороха книг, разбросанных в каком-то диком порядке по его келье, сказки Андерсена и читал до тех пор, пока ребёнок на его коленях не засыпал. А потом сам спал, сидя в кресле, боясь побеспокоить своего подопечного. Единственный, кто был к ним доброжелательным. И оставался таковым всегда, даже после того, как Хайнкель сбежала, решив, что в этом мире опираться надо на оружие, а не на религию. Неизвестно, кто подкинул в небесную канцелярию идею собрать их вместе снова, но без падре там явно не обошлось. А теперь они снова разошлись… Вольф смотрела на ровные ряды одинаковых белоснежных надгробий с золотыми крестами, на знакомые имена. Искать было не нужно, она прекрасно знала, где спят те, кто был для неё самым дорогим в этой жизни. На этом небольшом кладбище наёмница не была с момента похорон, но видела их перед собой так, словно это было вчера… Прошедшая ночь была годовщиной… и очередным кошмаром. Пора было с этим кончать. *** Белый мрамор, серебро гравировки. Такаги Юмико. *** Хайнкель пришла в библиотеку в поисках тишины. В общей спальне искать её было бесполезно, на улице - тоже. Там наверняка можно было найти тихие места, но это её первый день здесь и начать осваивать новое жилище она может когда-нибудь потом. А в библиотеке людей должно быть меньше, чем где бы то ни было. Большинство обитателей приюта составляли дети, которым гораздо интереснее было играть в такой прекрасный летний день, чем сидеть в помещении. Так и было, достаточно большой зал с мягкими креслами был практически пуст. Несколько монахов-библиотекарей в сутанах ходили вдоль длинных полок, и ни одного воспитанника. А, нет, кто-то всё же есть... Девушка азиатской внешности в очках сидела, уткнувшись в книгу, и увлечённо читала, иногда конспектируя. Хайнкель устроилась в кресле в углу и опустила голову на руки, погрузившись в свои мысли. Интернат ей не нравился: мельтешащие дети, подтянутые священники… и осознание того, почему она тут оказалась. На глаза чуть не навернулись слёзы, и девушка с трудом, но сдержалась, все больше погружаясь вглубь своей души. Чья-то рука коснулась её плеча. Хайнкель подняла голову – перед ней стояла та самая азиатка, которую она проигнорировала. Ничем особенным она не выделялась, была примерно её возраста, глаза вот только красные, словно от недосыпа… – Чего тебе? – на разговор Хайнкель была не настроена никоим образом. – И-извини, пожалуйста, я Такаги Юмико, – девочка запнулась, – ты просто выглядела так грустно… – Отвали! – огрызнулась Вольф. Такаги шмыгнула носом и едва на расплакалась от такого резкого ответа. – Н-но… Господь сказал, что … – Слышь, ты, Такаги Юмико, – Хайнкель встала, – сгинь отсюда, пока я тебе не объяснила более подробно. У Юмико задрожали губы. Она отступила на шаг назад. – Н-но… я подумала, что, ты сейчас уснёшь, а спать – это плохо… – Тебе явно меньше думать надо, дура, – Вольф оттолкнула японку и резким шагом вышла из библиотеки, твёрдо намереваясь найти самое тихое место этого интерната. Там, где её не будут доставать сердобольные малявки, которым прямая дорога в сёстры милосердия… *** – Меньше надо думать и сразу стрелять… так я тебе всегда говорила, да, Юмико? – Хайнкель с нежностью прикоснулась к мрамору, словно это была голова подруги, – а Юмиэ была со мной согласна. Ты себе не представляешь, что бы я отдала за то, чтобы было наоборот… В памяти услужливо всплыла картина того, как голова Юмико отлетела от шеи… несколько пальцев и кусок груди потом так и не нашли. Как и кусок от любимой катаны девушки. Так и похоронили, сложив в гробу, словно конструктор, монашку-самурая и её меч. – А помнишь, как ты мне говорила, что с моей живучестью я переживу всех вас, за исключением падре? Ошиблась ты, его я тоже пережила… и спать я теперь боюсь. Помнишь, обещали, что если кто-то из нас останется в живых, то каждый год будет приходить на могилу второй? Видишь, я выполнила обещание, подруга. Но, боюсь, что ещё раз, я уже не приду. За тебя, «милосердие ты наше инквизиторское»… Вот ведь змей, уж если плюнет, так прилипнет… тебя же никто после той операции иначе и не называл. Всего-то позвонила ему среди ночи с запросом, можно ли оформить через наш приют пару десятков детей-еретиков… за тебя. Глоток виски обжёг горло в первый раз. Наёмница вытащила из складок плаща небольшой чёрный револьвер. Она не разу им не воспользовалась в боевой обстановке, хотя регулярно стреляла в тире, чтобы не потерять сноровки. Подаренный старыми друзьями в честь её первой годовщины службы в «Искариоте», предназначенный, скорее, для самообороны тогда, когда ношение кобуры было невозможно, легко помещающийся в сумочку или крепящийся к бедру «Смит и Вессон» так ни разу не отобрал жизнь. Сегодня у него будет такой шанс. Второй она достала маленькую серебряную коробочку с гравировкой «Хайнкель Вольф от друзей и учителя». Внутри на чёрном бархате лежали пять серебряных пуль. Вытащив первую, ничем не отличающуюся от обычных патронов, она вставила её в барабан. *** Белый мрамор, серебро гравировки. Такаги Юмико. *** День выдался удачным, Хайнкель прогуляла уроки и, выбравшись за стены интерната через дырку, которую ей подсказал Энрико, в обмен на обещание купить полкило шоколада (и ведь ещё торговался!) с приподнятым настроением прогулялась по городку, посмотрела на Рим с холма – зрелище всё-таки было прекрасным. В общем, отдохнула. Возникла мысль «кинуть» Максвелла, чисто из принципа, но это было чревато. Во-первых, они всё же, можно сказать, с натягом, но дружили. Вернее, взаимовыгодно сотрудничали. Максвелл заявлял, что дружба людей ему не нужна как факт, а девушка не горела желанием заводить в этом месте новые знакомства. Как они сошлись, она до сих пор не понимала. А во-вторых, Вольф чувствовала, что ссориться с Энрико не следует. Парень был злопамятным и никогда ничего не забывал. К тому же, его мозги всегда выдавали наилучшее решение любой проблемы. И при этом, Максвелл помнил и доброту. Можно было рассчитывать, что этот шоколад они ночью съедят на пару, если у него, конечно, внезапно из-за чего-то не испортится настроение, а в такие моменты он был воистину невыносимым. Следя за окнами особняка, чтобы не пропустить вездесущего падре, с которым за самоволку всё равно придётся объясняться, она медленно кустами пробиралась к чёрному ходу. И перед самым входом натолкнулась на… – Ну, привет… – перед ней стояла Юмико. За проведённые в приюте полгода Хайнкель натыкалась на неё от силы раза три – и то издалека. Такаги была младше её на два года, и жила в другом корпусе общежития, имея славу «существа не от мира сего». Максвелл как-то вскользь упомянул, что связываться с японкой считалось себе дороже, так как она была склонна к необоснованному насилию, и держали её тут вместо психушки исключительно по ходатайству Андерсона. Учитывая же сдвиг в мозгах её матери, сначала сохранившей ребёнка, зачатого после изнасилования, а потом отказавшейся от неё, верилось в это легко. Хотя, вспоминая свой опыт общения с Юмико, Вольф с трудом верила, что подобное создание способно на насилие. В отличие от попыток влезть кому-то в душу. – Чего надо, Такаги? – Хайнкель сделала попытку обойти препятствие, но Юмико сделала шаг в сторону, продолжая стоять на пути. Что-то в выражении её лица отличалось от обычного вселенского милосердия. Да и очки она куда-то дела. Вольф нахмурилась, но поднимать шум до того, как она ликвидирует все улики самоволки, было неразумно. – Решила себе проблем нажить? – Ты меня с ней не путай, Вольф, – да и манера говорить была другой: интонации были более жёсткими, даже более низкими. – Я тебе не она, но она и я – это я и она. – Ты чего несёшь, полоумная? – Хайнкель уже смирилась с тем, что мирно разойтись не удастся, и думала, куда бы поставить шоколад так, чтобы не помялся. – А вот сейчас узнаешь… *** – А шоколада своего Максвелл так и не дождался, да, Юмиэ? – Вольф глотнула виски. – Не дождался, и шипел на меня неделю. Я ведь так и не заметила падре. И ведь разнимать не стал, дождался, пока обе на землю свалимся. «Ярость надобно не подавлять, но изливать», да? Кто бы знал, что подобные излияния будут повторяться регулярно. Только Юмико было жалко, я на неё после этого в первый раз налетела со злости, а из неё боец, как из меня самаритянин. И ведь правда, от любви до ненависти и наоборот, один шаг. Год регулярных стычек – и совместное распивание пива на крыше в итоге. Зато так я узнала, как ты меняешься с Юмико… ХА! Берсерк пьянеет и засыпает с поллитра пива! Скажи я это кому-нибудь в Отделе – хохот бы поднялся от казематов до кабинета Максвелла. Да, Юмиэ? За тебя, подруга. Вторая пуля, окрашенная в багряный цвет, вошла в ячейку барабана. *** Белый мрамор, серебро гравировки. Александр Андерсон. *** …Хайнкель кувырком ушла за какие-то ящики, наугад выпустила пару пуль, не высовываясь из укрытия. Чёртов информатор! Обещал пять человек – оказалось, что в этом чёртом поцелованном складе их оказалось двадцать. И ведь это её первое задание в должности боевика в этой организации! Своего рода, вступительный экзамен. Будь ты хоть трижды ветераном (а у Хайнкель к тому моменту, когда в дверь её пропахшей табаком и алкоголем квартиры постучался человек, которого она не ожидала больше увидеть никогда, с крайне заманчивым предложением, промышляла заказными убийствами уже больше трёх лет), но первое задание ты должен выполнить в одиночку. И только после этого новый член узнает, кто именно его нанял и увидит лица своих коллег. Но, Пресвятая Дева, если её сейчас тут убьют, кому от этого будет польза! Сбоку в окне промелькнула какая-то тень. Наёмница выстрелила на упреждение, и тень исчезла. – Педро, тащи сюда гранаты! Эта сучка белобрысая убила дона Базини! Слышь, мразь, выходи сама, тогда умрёшь быстро и безболезненно! Хайнкель выглянула из укрытия и бегло расстреляла всю обойму любимого «Sig Sauer». На три трупа стало больше, но радости это не внушало. Осталось пять патронов в «Браунинге» и нож. «Эх, мне бы ваши гранаты». – СУКА!!! – голос был уже другой. – Я твой труп насиловать буду, пока ты не оживёшь от шока!!! А потом ещё раз затрахаю, уже до смерти! – Ага, сейчас! – наёмница положила пустой пистолет на пол и вытащила клинок, пару раз спасавший ей жизнь. «Застрелиться как-то пошло, а так… бегом сблизиться, попутно расстреляв оставшиеся патроны для отвлечения,… может быть, удаться прирезать ещё одного. На многое надеяться было бы глупо, ублюдков было всё же слишком много. Останется только пожелать всяческих «благ» заказчику. Зато потом никто не скажет, что Хайнкель Вольф плохо выполняла свою работу». – In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti*, – Вольф быстро перекрестилась и в последний раз в жизни выдохнула. – AMEN!!! И погрузилась в вихрь каких-то листов бумаги, абсолютно потеряв ориентацию. Вокруг кричали люди, и раздавался свист, оканчивающийся смачным хлюпаньем. – Пей серебро души, Шимабара! – до Вольф донёсся ликующий и такой знакомый голос. – Отец Андерсон! Юмиэ! – Хайнкель в шоке смотрела на испачканных кровью людей. – К-как такое возможно?! И что это было? – Если какой-то ублюдок не может отвечать за то, что продаёт – это не повод, чтобы одна из моих учениц преждевременно отправлялась на тот свет, Хайнкель, – прогудел Андерсон. – Я думаю, что у тебя будет возможность с ним сегодня увидеться. А насчёт увиденного… у тебя будет много времени, чтобы всё узнать. – Много, много времени… – Юмиэ вытерла катану о подол платья. – Так значит, наниматели – это вы? Сегодня? – Вольф подняла с земли пистолет и вложила его в кобуру. – Думаю, что мне на поиски понадобится не меньше месяца, эта крыса умеет хорошо прятаться, а узнав, что тут произошло, он тут же свалит. Я ещё ни разу не оставляла в живых ублюдков, которые меня подставляли. – Да ну?! – Юмиэ дико расхохоталась. – Что же он тогда делает в наших казематах? – Я, что, влипла в какие-то церковные разборки? И когда ты постриглась в монахини? От тебя я такого не ожидала, – Хайнкель улыбнулась. Потихоньку наступало облегчение от мысли, что и в этот раз костлявая только помахала ручкой из-за угла. – Это не я, – скривилась «монахиня», – это она. И вообще, пора отсюда убираться, пока полиция не понаехала… – Не в разборки, просто наш начальник очень не любит, когда что-то неприятное касается лично него. Развивает прямо-таки божественную прыть, я бы сказал, – попытался пошутить Андерсон. – Но, Юмиэ права, нам надо отсюда уходить. Исповедь у тебя я приму позже. Судя по твоему досье, тебе есть, что мне рассказать. – Привыкай, подруга! – хлопнула наёмницу по плече берсерк. – Теперь тебе регулярно придётся исповедаться, и вообще посещать церковные мероприятия. – Угу, разбежались… – Вольф весело посмотрела на нахмурившегося Андерсона. – А зарплату мне будет платить Энрико, чтобы уж компания собралась полностью, да? Ха-ха-ха-ха-ха! Не заметив и тени улыбки на лицах старых знакомых, Хайнкель осеклась. – Э-эээ… отец Андерсон, только не говорите мне, что… – Его Преосвященство епископ Максвелл уже лишние пятнадцать минут ожидает нас в своём кабинете, и если мы не поторопимся, то первый гонорар совпадёт у тебя с первой отповедью. – О недопустимости и далее по тексту… – Юмиэ скривилась, – за эти десять лет он ни капли не изменился, змей. Добро пожаловать в XIII отдел специальных операций священной инквизиции «Искариот»! С тебя пиво. – Это тебе-то?! – Вольф рассмеялась. – Скажешь кому-нибудь – убью на месте, – без тени шутки процедила Такаги. *** – И так всегда. Каждый раз вы вытаскивали мою задницу из ещё большей, да, падре? Сначала дали мне стимул жить дальше, помогли смириться со смертью родителей. Да и в моей кривой карьере как-то всегда получалось, что самые серьёзные мои враги внезапно «играли в ящик»… без вас же там не обходилось, правда? И всё, что я могу вам сейчас сказать – это «спасибо»… а вы не можете меня снова наставить на путь истинный, как это у вас всегда так получалось. Я снова хочу забраться к вам на колени и попросить почитать мне сказку… глупая просьба от тридцатилетней наёмницы, да? За вас, учитель. Пуля, с гильзой, маркированной золотым крестом, заняла своё место. *** Белый мрамор, золотая гравировка. Энрико Максвелл. *** Хайнкель чувствовала себя в вечернем платье, словно в костюме клоуна. Или дорогой машиной, на которой приехали, чтобы похвастаться. За два часа, что она провела на этом приёме, мысленной брани удостоился и Максвелл, маячивший на противоположном углу зала в компании каких-то благообразных стариков, который притащил её в качестве охраны, и Андерсон, наотрез отказавшийся заменить Вольф, мотивируя это тем, что в сочельник работают только еретики и альтруисты. А богобоязненные святые отцы должны водить с детьми хоровод. Предъявлять претензии к Юмиэ было глупо… к Юмико ещё глупее. Не сказать, чтобы Хайнкель было бы очень весело праздновать Рождество в гордом одиночестве, но находиться здесь было ещё противнее. Во всяком случае, если бы при ней была её обычная одежда и оружие. Так нет же! Этикет, мать его! От кого тут можно было охранять шефа, Вольф тоже понять не могла, поместье было оцеплено со всех сторон, это она ещё из окна машины оценила. Кто бы не занимался организацией охраны, своё дело он знал. А публика никак не предвещала какие-либо неприятности. Дамы с дорогими собачками, официанты одеты лучше иных гостей. В общем, страшновато. А Энрико себя чувствовал в этом обществе как выдра в воде. Оставалось только понять, зачем ему здесь она? Максвелл закончил разговор и направился к ней, подцепив с ближайшего подноса два бокала шампанского. Один из которых весьма галантно преподнёс наёмнице. – Скучаешь? Ну, извини, извини… тебя бы наши разговоры там скорее всего бы усыпили, – новоположенный епископ пребывал в прекрасном расположении духа. – Расслабься, охранять тут меня не от кого. – Вытащил меня в выходной день, даже сверхурочку не оформил, и ещё ждёшь, что я довольна буду? – Хайнкель пригубила бокал. Игристое вино оказалось приятным на вкус. Напиток был высочайшего качества, подобные Вольф пила за свою жизнь один или два раза. – И если охрана тебе не нужна, можно узнать, зачем я тебе тут? – Ну, например, чтобы провести вечер в компании умной и красивой женщины, такой вариант тебя устроит? А ты вместо прокуренной каморки всю ночь будешь на самом виду у высшего общества. – Сказала бы я тебе, где я это общество видела, да этикет не позволяет, – Вольф мягко рассмеялась. – И раз уж я работаю сверхурочно, то соизволь считать меня полноправным спутником, а не пассией, которой махнули в сторонку ожидать снизошедшего чуда. – Да легко! Дайте мне вашу руку, синьорина, и позвольте мне вас проводить, – Энрико провёл Вольф к благообразному старику в строгом аккуратном костюме. – О, Энрико! Я фсё ждаль, когда же фы меня найдёте. Для фас не характерно игнорирофать деловых партнёроф. «О Боже, – пронеслось в голове у Вольф. – И ведь сама виновата». Энрико пожал протянутую сухую и жилистую ладонь. – Франц, вы же знаете, я всегда выполняю свои обязательства. Позвольте мне представить вам мою спутницу. Хайнкель Вольф. Брови старика поползли вверх. Тем не менее, он был сама галантность. – О, наслышан, фесьма наслышан, – поцелуй протянутой руки Вольф был точен и выверен, но немного напряжён. – Франц Лейден, к фашим услугам. – Вы мне льстите, господин Лейден. – Франц. Для друзей моих друзей я просто Франц. – Я надеюсь, вы слышали только хорошее… Франц. Но должна сказать, что Энрико имеет свойство приукрашивать. – Только хорошее, фройляйн Фольф, только хорошее. Но не от Энрико, – в глазах старика проскользнула стальная искорка. – От других людей… фы на них раньше работали. И они фас характеризофали с фысочайшей похфалой. Фоистину, Энрико, фы умеете собирать жемчужины ф коллекцию. Вольф напряглась. До прихода в «Искариот» профессия у неё была одна и миролюбивостью не отличалась. – Хайнкель, всё нормально, – Энрико улыбнулся, – Франц мой старый и хороший деловой партнёр. Как я тебе уже говорил, здесь абсолютно безопасно. – Да, абсолютно. Это я могу гарантирофать, фройляйн. Охрану несут мои люди. – Именно поэтому я и жалею, что Энрико взял меня одну на этот светский раут, – лучезарно улыбнулась убийца. – А я рад, – Максвелл обнял Хайнкель за талию. Наёмница чуть дёрнулась, но не отстранилась. – Франц, может быть, мы перейдём к делу? – Я распоряжусь, – старик кивнул, – ты помимо обычного заказа, хотель обсудить ещё что-то? – О, да. Я хотел заказать кое-какие новые образцы, и, если пробные экземпляры будут успешны, я возьму партию. – И пригласиль одного из лучших специалистоф ф нашей области как консультанта, – Лейден усмехнулся и провёл рукой по волосам. – Я фсегда зналь, что ты талантлифый мальчик, Энрико, но сегодня ты это доказаль. Жду фас через полчаса у себя ф кабинете. Как дойти, ты знаешь. Коротко поклонившись Хайнкель, оружейный барон покинул «искариотов». – Так я тебе нужна была как эксперт? – тычок в рёбра был весьма ощутимым. Энрико охнул, но устоял на ногах. – Ну, я решил, что новые игрушки должен выбирать тот, кто играть и будет, – епископ улыбнулся. – Это не надолго, часа на три. А потом я тебе компенсирую всё затраченное время. – О, да… – Вольф ткнула Максвелла ещё раз, предвкушая погружение в столь привычный и любимый ею мир стали и пороха, – ты мне всё компенсируешь. За все те годы, что мы не общались. *** – И что ты мне теперь прикажешь делать? – одинокая слеза скатилась по щеке. Хайнкель присела рядом с надгробием. – Я ведь тебе так и не сказала… никто не знал, даже Юмиэ. А потом был Лондон, и всё кончилось сразу и навсегда. Для всех. Врачи сказали, что детей я больше никогда иметь не смогу. Во мне что-то умерло, когда я тебя увидела. Когда вытаскивала колья один за другим, когда тащила на себе. Как ты мог умереть и не взять меня с собой?! Скажи мне, Энрико, какого чёрта я должна была пытаться жить, когда никого из вас нет рядом? Зачем мне жить?! Я здание конторы видеть не могу. И ни одного знакомого лица, кто выжил – все перевелись. От Мифуне этого уже тошнит, узкоглазый чёртов. И замашки у него как у тебя, змеиные. Снова податься в киллеры? А зачем? Денег у меня достаточно, Инквизиция не скупилась. А я жить не хочу, не могу я жить! Я к вам хочу, к тем, кто меня держал на этом свете, вытащив из тьмы в полумрак… я к тебе хочу… Вольф всхлипнула и достала четвёртую пулю с серебряной гравировкой в виде роз на гильзе. – И кто из вас подал идею мне это подарить? Хранила ведь на полочке, протирала… и это всё, что у меня от вас осталось… В барабане осталось пустое место. В футляре остался последний патрон. *** – Простите меня, святой отец, ибо я согрешила. – Проходи, Хайнкель. Я не за исповедью тебя вызывал. Садись, – Андерсон показал на диван напротив своего любимого кресла. – А зачем тогда? – девушка подозрением смотрела на гиганта. – Проходи и садись, поговорим. Чаю хочешь? – священник показал на пыхтевший в углу чайник. – Нет, падре, зачем вы меня вызывали? – Хайнкель присела на краешек дивана. Андерсон сел в кресло, и пронзительный взгляд зелёных глаз опустился на девушку. – Я хотел поговорить о тебе. Я вижу, что тебе тут не нравится, и это нормально, но… – А вы как думаете, каково мне тут?! – выкрикнула Вольф. – Хайнкель, я попрошу меня выслушать и не перебивать, – мягко продолжил Андерсон. – Потом можешь идти, и делать что захочешь, но пока просто выслушай. Наш мир, каким его создал Господь, не идеален. И это наша вина, что мы, поддавшись искушению или проявив малодушие и слабость, делаем его ужаснее. Рано или поздно, каждого из нас постигает утрата. Мы теряем самое дорогое, что у нас есть. Но ожесточать себя… я не могу сказать, что это достойный повод. И в первую очередь это неуважение к тем, кто ушёл. Да, кто-то теряет близких рано, кто-то позже, но это всегда происходит. И оставшиеся жить должны хранить память об ушедших. Кто-то этого не выдерживает, кто-то забывает. Кто-то срывается и кончает жизнь самоубийством, если утрата была слишком велика. Но, Хайнкель, подумай, хотели бы твои родители, чтобы ты умерла, не увидев этот мир во всей красе? Чтобы они сказали, если бы могли, на… хм… на такое разбрасывание своей собственной жизнью. Человек не может жить один, он рождается и проходит становление в окружении друзей, учителей, семьи. Всё вместе это и формирует человека как венец творения. Человека, созданного по образу и подобию Господа. Человека, наделённого властью созидать. А что делает тот, кто сознательно отказывается от всего этого? Он отвергает всё то, что столько людей в него вложило, он проигрывает тому, кто всегда ждёт момента, чтобы подтолкнуть. Человека, стоящего на грани, достаточно всего лишь подтолкнуть. Но не надо думать, что толкает только Искуситель. Господь видит нас всех, Хайнкель, и помогает в нужную минуту. В минуту слабости, в минуту отчаяния. И не надо отвергать тот шанс, который он предоставляет. Из поколения в поколение отец передаёт навык сыну, мать учит дочь добродетели. Ученики превосходят своих учителей, ибо плох тот ученик, Хайнкель, который хотя бы не попытался это сделать. И это, можно сказать, долг каждого человека. Бросать эту, на мой взгляд, священную ношу – значит предать память тех, кто её на тебя возложил. Твой отец учил тебя быть честной и всегда выполнять свои обязательства, твоя мать дала тебе любовь, которая является величайшим из человеческих качеств. Не надо отвергать это. Подумай и ты сама поймёшь, что жизнь – это величайшее достояние Человека, ибо только в неидеальном мире он может приблизиться к идеалу, постоянно совершенствуясь и закаляя себя. Совершенствуясь, созидая и любя, в первую очередь ради памяти тех, кто сделал тебя тем, кто ты есть. – Святой отец… – Ничего не говори Хайнкель, не надо. Просто подумай над тем, что я тебе сказал. Если захочешь что-нибудь обсудить – приходи ко мне, я всегда рад помочь. И, пожалуйста, больше не прогуливай занятия, сестра Роберта очень милая женщина, но даже я не могу слушать её жалобы постоянно. Пожалуйста, избавь меня хотя бы от этой проблемы, договорились? *** Хайнкель смотрела на пятую пулю, которую отливали по её личному заказу. Гильза, покрытая белым золотом, тихо поблёскивала. Завершающий штрих в этом наборе – четыре пули от коллег и одна от самой Хайнкель. Пятизарядный барабан, символизирующий их братство и единство. Осталось сделать последний шаг, но старый разговор с Андерсоном, внезапно всплывший из глубин памяти, прокручивался в голове снова и снова. «Ради памяти тех, кто сделал тебя тем, кто ты есть…» Но те были далеко, практически недосягаемы. Единственным способом снова встретиться было вставить пулю в револьвер. «Созидать и любить… мне уже некого любить, а продолжать наше дело, я не уверена, что смогу. Нужна решимость такая, какая была у вас, падре… и сила. Я всегда считала, что её у меня вдоволь, но для этого надо гораздо больше, гораздо больше… словно листьев на дереве, словно… листьев… листков…» «Ученики превосходят своих учителей, ибо плох тот ученик, Хайнкель, который хотя бы не попытался это сделать…» – Мы верующие и не верующие, мы апостолы и не апостолы. Как вы думаете, святой отец, если Господь следит за нами в час отчаяния, то может быть, он обратит свой взор на гончую свою хотя бы один раз? Жить ради памяти… ради того, чтобы когда-нибудь встретиться снова. Или закончить всё здесь и сейчас? *** Пятая пуля упала на могилу Максвелла. Хайнкель крутанула барабан и приставила револьвер к виску. * - "Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа... Аминь!"
Nefer-Ra: 8 8
Kifa: Когда читал этот рассказ – хотелось плакать. Тема – призраки прошлого – для канона раскрыта целиком и полностью. Призраки прошлого, которые для канона вроде как живущие в настоящем. Призраки прошлого, данные глазами Хайнкель. Причём, что потрясающе, даже сама Вольф смотрится одним из ряда этих призраков прошлого, хотя действие вроде как в настоящем. Тема раскрыта полностью. Общее впечатление. Мне хотелось плакать – и этим всё сказано. Особенно удался образ Андерсона, нежно мною любимого персонажа, за что Автору низкий поклон. Язык красивый, плавный, хороший. В общем - фик для меня идёт по графе «Произведения искусства». 10 10
Annatary: 1) 9 2) 7 Несмотря на то, что рассказ по большей части состоит из флэшбеков - разрозненных сцен из воспоминаний героини, тем не менее смотрится достаточно цельным. Тема открыта хорошо. Призраки из прошлого, воспоминания о дорогих людях, погибших практически одновременно, терзают "единственную выжившую" и в настоящем. Она бы и разад избавиться от них, но видит для себя только один выход. По поводу языка могу сказать - он "тяжеловат". Многие фразы хочется переформулировать, подобрать синонимы к словосочетаниям или словам. Очень понравилась идея с пулями и открытый финал. Спасибо команде и автору за приятное чтение!
wolverrain: Жалко Ханечку. Несмотря на то, что они инквизиторы и фанатики, это все-таки не иезуиты, двинутые на идее правления монаха в келье, а именно люди с горячей верой в то, что делают. И это не может не скрепить - а одной организованности по конфессии или конгрегации для этого мало. Фик даже не про героев, а про их связи, по моему ощущению, и это здорово. Спасибо. 9-9
Iscariot: Nefer-Ra Благодарю за оценку) Kifa Автор крайне удивлён столь высоким мнением и чрезвычайно благодарен и рад, что сумел доставить удовольствие читателю. Annatary Annatary пишет: По поводу языка могу сказать - он "тяжеловат". Многие фразы хочется переформулировать, подобрать синонимы к словосочетаниям или словам. Благодарю за критику и высокую оценку... к сожалению, язык вещь консервативная, за что автор постоянно пинаем бетой) wolverrain Спасибо)
Dita: Вполне симпатичная идея, хотя и не особенно оригинальная - все-таки тема "призраков прошлого" решена очень прямолинейно, через флэшбэки. Есть симпатичные моменты и детали (вроде шоколада Максвеллу), сильный финал, но впечатление серьезно портит стиль: слишком тяжеловесно, иногда очень уж пафосно, иногда просто неуклюже. Много "чиновничьей" лексики, которая в ПОВе, выглядит очень неестественно: Iscariot пишет: Альтернативой было утопить себя в бутылке, но это была бы поддельная смерть. Iscariot пишет: Хайнкель попала в приют после того, как родители погибли в автокатастрофе, и руки матери ей не могли заменить никакие суррогаты. Единственный, кто был к ним доброжелательным. Ещё со времён приюта и празднования всем коллективом какого-нибудь дня св. Патрика… вроде всем весело, а радости никакой. и тд. (( Очень странно выглядят монологи от первого лица: очень "сочиненные", гладкие, учитывая состояние героини и неиндивидуализированные, 3-е лицо смотрелось бы куда гармоничнее в этих кусочках. 1. 8 2. 6
Levian: идея, как уже было справедливо сказано выше, добротная, если это определение вообще можно отнести к понятию идеи) остальное получилось не очень, эмоции и состояние Хайнкель совершенно не улавливаются. если честно, похоже на какой-то доклад - гладкий, ровный и абсолютно нехудожественный. как будто кто-то третий, посторонний и совершенно неэмоциональный, вкратце пересказывает её историю. 10 5
Melissa: 9 5
Гиппократ: 9 7 Тема раскрыта... возможно, не настолько полно, насколько можно было бы, но очень хорошо. Сама реализация... при прочтении складывается мысль, что могло бы быть много лучше(диалоги, как мне кажется, самое слабое место... в отличии от отличного финального монолога Андерсона), автору есть куда эволюционировать.
Dafna536: 9 6
Урсула: 9 8 Тема раскрыта хорошо, персонажи вхарактерные, но осталось ощущение какой-то смутности в монологах
Zel Grays: I. 10 II. 8 http://www.diary.ru/~Arsartis/ Дневник ведется с: 29.03.2010 Zel Grays
Iscariot: Dita Спасибо за здравую оценку и ценные замечания. Dita пишет: 3-е лицо смотрелось бы куда гармоничнее в этих кусочках С этим удтверждением автор не согласен, т.к. считает, что подача эмоций в контесте должна была идти от первого лица. По принципу "как было -> чем стало". Очень странно выглядят монологи от первого лица: очень "сочиненные", гладкие, учитывая состояние героини и неиндивидуализированные Хм... неиндивидуализированные... а что вы хотели этим сказать? Насчёт гладкости... Хайнкель готовится к суициду, поэтому её может тянуть как на пафос, так и на растекание мыслью по древу. Гладкость речи также возможна... хотя автор старался выписать монологи Хайнкель как потоковое излияние мыслей. Автор сожалеет, что не получилось... Levian Благодарю за оценку. Levian пишет: кто-то третий, посторонний и совершенно неэмоциональный, вкратце пересказывает её историю Так, вообще-то и есть Melissa Благодарю за оценку. Гиппократ Спасибо, особенно, за замечание) Dafna536 Благодарю Урсула Спасибо. Смутность... в голове у Хайнкель полная смута, отсюда и явление... Zel Grays Благодарю за оценку)
Dita: Iscariot пишет: С этим удтверждением автор не согласен, т.к. считает, что подача эмоций в контесте должна была идти от первого лица. По принципу "как было -> чем стало". Я понимаю, что вероятно хотелось резких эмоциональных вставок, которые будут перебивать "объективное" повествование. Однако функцию свою они не выполняют - в том-то и дело, что это не "поток сознания" (посмотрите, как "сделано" восприятие суицидника в финале "Анны Карениной", например, когда Анна едет на вокзал), это очень сочиненные гладкие монологи, смутно отсылающие к офисной жизни. Это может быть кто угодно и где угодно. При этом героиня практически не упоминает никаких "плотских" черт своих соратников и вообще мира вокруг, это все такие люди-идеи и ситуации-идеи. Iscariot пишет: Когда вытаскивала колья один за другим, когда тащила на себе. Вот если бы она тут рассказала, как была в его крови с ног до головы, как ей тошнилось и плакалось/не плакалось (допустим), как у нее занозы в руках оставались и тд, читатель получил бы по башке и почувствовал. А так он получил факты. И все. Iscariot пишет: – И так всегда. Каждый раз вы вытаскивали мою задницу из ещё большей, да, падре? Сначала дали мне стимул жить дальше, помогли смириться со смертью родителей. Да и в моей кривой карьере как-то всегда получалось, что самые серьёзные мои враги внезапно «играли в ящик»… без вас же там не обходилось, правда? И всё, что я могу вам сейчас сказать – это «спасибо»… а вы не можете меня снова наставить на путь истинный, как это у вас всегда так получалось. Я снова хочу забраться к вам на колени и попросить почитать мне сказку… глупая просьба от тридцатилетней наёмницы, да? За вас, учитель. Плюс, это стопроцентно письменная речь. Попробуйте сказать вслух - это монолог в финале американского фильма. Еще с оглядкой на то, что читатель мог чего-то не усвоить из флэш-бэка и ему нужно повторить еще раз. Если бы это было письмо - тогда оправдано, да. Прошу прощения за свою многословность )
Rendomski: Обидно, что серьёзную трагедию Хайнкель низвели до средненькой истории про попытку суицида с распиванием виски на могилах товарищей, речами за упокой и гламурными пулями. Воспоминания Хайкель местами удачны, задушевны, про отца Андерсена по традиции команды доброго слова не пожалели, но в целом написано отстранённо и неискренне. Корявый язык, кстати – не лучшее средство передачи смятённого состояния персонажа. Первый абзац текста особенно неудачен, читаешь, как едешь в пробке, спотыкаясь на каждом оборванном предложении. И в первом же десятке строк упоминание о «существенном недостатке» убивают достоверность напрочь: Хайнкель потеряла самых близких людей, травма ей явно не только красоту попортила, а всё туда же...
sqrt: О, снова Хайнкель. Какая-то она нынче немного мэрисьюшная получилась. Во всяком случае, у меня создалось такое впечатление. Хотя флешбеки местами неплохие. Но вселенский депрессняк и общий суицыдальный настрой существенно портит впечатление. 6 6
Iscariot: Rendomski Благодарю за оценку... Rendomski пишет: Хайнкель потеряла самых близких людей, травма ей явно не только красоту попортила, а всё туда же... Лицо -- инструмент. Сломанный инструмент -- недостаток. sqrt Спасибо, что прочитали. sqrt пишет: Но вселенский депрессняк и общий суицыдальный настрой Благодарю, автор старался. sqrt пишет: Какая-то она нынче немного мэрисьюшная получилась. А не затруднит поподробнее рассказать, почему?
Мамочка_Алекс: 9 7 Тема раскрыта, но концепция сама по себе несколько избита. Местами есть "косяки" в тексте. Общее впечатление - неоднозначное. Хайнкель где-то кажется очень даже вхарактерной, а где-то наоборот. Некоторые моменты с ней как-то не вяжутся. www.diary.ru/~malexx дата регистрации 06.01.2009
Rendomski: Касательно темы: раскрытие темы призраков прошлого через воспоминания я считаю банальным. Кстати, преподнесение воспоминаний в хронологическом порядке, на мой взгляд, в данной ситуации - моветон. Хайкель не сидит десять лет спустя за письменным столом и предаётся размышлениям. Она на пределе эмоций, и вспоминать должна самые яркие моменты из истории отношений со своими друзьями, а потом, может быть, в шутку - как огрызалась на робкую девочку в библиотеке. С учётом этого и вышесказанного: 6 4
Preston: 9 6 Тема раскрыта, правда слишком уж ожидаемо (про флешбэки уже говорилось выше). В самих флешбэках есть удачные моменты, но многовато штампов на мой взгляд.
Astherha L.N.: 7 5 Все сказано до меня.
Tomo: 8 6 дайри-юзер, зарегистрирован 4 ноября 2009 года. Личные данные и IP-адрес сообщены администрации.
полная версия страницы