Форум » Жизнь - это боль » "Семь Смертных Грехов. Superbia" (G; Angst; Максвелл) » Ответить
"Семь Смертных Грехов. Superbia" (G; Angst; Максвелл)
Kota_Stoker: АВТОР: Kota Stoker (avismercuriisum@rambler.ru) НАЗВАНИЕ: Superbia БЕТА: Шинигами ЖАНР: Mini-fic, Angst ЦИКЛ: «Семь смертных грехов» ПЕРСОНАЖИ: Максвелл РЕЙТИНГ: G ПРИМЕЧАНИЕ: у автора откуда-то взялась очень трепетная к этому католику любовь. Поэтому небольшой цикл начинается именно с него. ПОСВЯЩЕНИЕ: Girlycard, помогавшей мне "распределять" грехи) *** Superbia – Гордыня. Один из семи смертных грехов. *** «Солнце освещает множество дворов, но раздвиньте стены и вы увидите, что Свет един». О да. Свет в этом мире действительно един для всех, и это одна из тех немногих вещей, которую нельзя разделить в той или иной степени, представить как имущество и распоряжаться им по своему усмотрению. Един для всех. Для богатых и бедных, больных и здоровых, знаменитых и никому ненужных. И тот маленький светловолосый мальчик понимал это прекрасно, несмотря на свой совсем еще незначительный возраст. Есть вещи, которые предназначены всем. Которые невозможно заменить и никак нельзя отнять. Но есть и вещи, которыми можно обделить. С самого рождения, например. Есть вещи, которые являются лишь привилегией избранных. О которых такой, как он, не может даже грезить. Деньги. Слава. Власть. Да что уж там! Родительская любовь, в конце концов! «Почему у меня их нет? Нет отца и матери?..» Наивный вопрос. Вопрос ребенка, оставленного в одиночестве. Вопрос ребенка, которого другие дети обходили стороной. Хотя, в общем-то, он не особенно и стремился общаться с ними. Со сверстниками. Зачем они ему, если они не в силах дать ему того, чего ему так хочется? Зачем ему друзья, если он чувствует себя изгоем? И, понимая это, мальчишка едва ли не в ярость приходил. На залитом итальянским солнцем дворике детского приюта он всегда стоял поодаль ото всех. И всегда в раздражении отталкивал тех, кто пытался заговорить с ним. «Почему я один? Почему я один?!» Ответа не было. И быть не могло. И сколько бы мальчик не злился, сколько не сжимал кулаки, сколько не щурился от яркого света – все было без толку. Но, как ни странно, мальчик понимал и это. Понимал и то, почему он оказался в этом месте в этот час – в сиротском приюте. Пожалуй, даже слишком хорошо, и не мог думать об этом без горькой иронии, за которой пытался скрыть свою простую детскую обиду. Как же так? Быть брошенным – и почему? Лишь потому, что рожден был не в браке. Лишь потому, что своим появлением мог навлечь позорную тень на «благородных» людей. Он – и опозорить? Да быть того не может! Он мог бы стать лучшим, нет – он стал бы лучше, и все ради них! Он доказал бы, что никакой он не позор, но гордость своих родителей, что он достоин их любви и уважения, что он не просто ребенок, один из многих в этой солнечной стране на Апеннинском полуострове! Но нет. Кому доказывать, если никого рядом нет? Кто поверил бы ему, если он – приютский выкормыш? Да каждый из них готов был сказать такое про себя, лишь бы найти свою семью. Каждый из них мнил себя сильным. И только он, только он один знал – он может и должен добиться в жизни таких высот, которые всем, всем докажут, что он лучший среди них, лучший среди всех прочих! Вот только зачем? И как? Всевышний, как же ему не повезло! Ведь что он мог сейчас, что собой представлял? Ничего. Всего лишь мальчишка. Гордый, но только мальчишка. «Я стану великим. Я обязательно стану великим». Самовнушение как способ утвердиться. Самовнушение как способ поверить в себя. И пусть слова звучат так по-детски наивно, пусть голос его еще тонок, пусть он пока еще немногим выше метра ростом – ему все равно. Он сможет. Он должен суметь. Любыми путями, потратив все силы, все свои скромные, но все же умения на то, чтобы этого достичь. «Я стану великим, главнее всех!» И от звонкого крика взметнутся в небо несколько птиц, что прыгали по двору. И, отдышавшись, мальчишка поймает на себе недоуменные взгляды. Но – плевать. Хоть так, хоть по чужим головам. Но достичь. Он обещает это самому себе. Несмотря ни на что. Любой возможной и невозможной ценой. Глаза болят от чтения по ночам, а днем невыносимо хочется спать. Да и Библию, в обнимку с которой он временами засыпает, на самом деле парнишка уже люто ненавидит. Хватает лишь одного беглого взгляда на переплет, как тонкие пальцы сжимаются в кулаки и белеют выпирающие от напряжения костяшки, потому что он не выносит этого возвышенного текста. Но упрямством мальчишку, как оказалось, небо одарило столь щедро, что каждый раз ему удавалось перебороть себя и свое нежелание, наступить на горло собственному отвращению и еженощно читать и читать, внимательно и скрупулезно, едва ли не заучивая текст наизусть. Терпение. Только терпение. Лишь так он сможет стать лучше остальных. Лишь рвением своим он сможет выделиться из толпы. И как бы он ни ненавидел эту толстую книгу, прок от нее все же был – он один, пожалуй, мог свободно говорить со своим учителем на занятиях. И даже более – он к этим разговорам рвался, стараясь показать, каков он из себя – усерден и умен. И каждый раз, после затянувшейся беседы, он долго не мог успокоить бешено колотившееся сердце, как после бега. Страшно. Страшно ошибиться, сказать что-то не то, что-то забыть и запятнать тем самым свою столь тщательно и столь мучительно сколачиваемую репутацию. Но, по счастью, еще ни разу с ним такого не случалось. И, облегченно вздыхая, мальчишка думал о том, что и этой ночью, несмотря на эту маленькую победу, ему придется снова взяться за книгу, от которой на него уже едва ли не приступы тошноты накатывали. Но он терпел. Со своим врожденным упрямством он ухитрялся напрягать даже свою от природы довольно среднюю память, заставляя себя запоминать как можно лучше и как можно больше. И даже то, что он был всего лишь ребенком, только подстегивало его. Напротив, он был уверен, что выделиться нужно именно сейчас, пока от него особенных успехов и не ждут. Уверен он был и в том, что знанием Священного Писания он сможет начать прокладывать себе дорогу только в одном направлении. Ну и пусть. Чем быть церковником хуже, нежели кем-то еще? Вроде бы ничем. Скорее наоборот – сан вызывает уважение ничуть не меньшее, чем обладание светской властью. Хотя и обязательств у сановника больше и совсем другого качества, чем, быть может, мальчонке хотелось бы, но… Но уж лучше так, чем оставаться никем! Нет, такого исхода он бы не вынес. А потому, сцепив дрожащие пальцы и стараясь не думать об участи своей в случае разбивания его мечтаний, лишь тщательнее вчитывался в опостылевший, но так ему необходимый текст. Но слова молитв, повторяемые им наизусть, он и в самом деле произносил от души. Потому что в них он вкладывал свои надежды, столь хрупкие и призрачные, что временами ему хотелось плакать. Он-то верил в свои силы и свои стремления. Но так боялся, что его не заметят. Все-таки он был и оставался мальчишкой. И страхи у него были детские. Он еще не думал о том, что его поистине нездоровое рвение отнюдь не понравится другим детям и ему будет сложно жить. Не думал о том, сколько труда ему еще придется приложить, если он и в самом деле решил пойти дорогой Церкви. Не думал и о том, что не всякий сановник сможет продвинуться вверх по иерархической лестнице. Но, листая страницу за страницей, он размышлял о том, что так потихоньку, мелкими шажками, но приближается к заветной цели, желанной более всего на свете. А все ради чего? «Я стану великим! Главнее всех!» И изо дня в день он повторял это, уже после вечерней молитвы. Отдельной строкой. Потому что эта строка была персонально его. И он верил, что сможет всего достичь. Сложив маленькие ручонки на столе, этот ребенок, тем не менее, уже старался держаться солидно. И немудрено – в этой комнате он сейчас сидел с учителем и еще только двумя воспитанниками. Точнее, воспитанницами. Белобрысой девчонкой, всегда отличавшейся буйным характером, и крайне странной азиаткой, поведение которой не поддавалось разумным объяснениям. И едва скрывающее ликование сердце мальчика уже знало, зачем все это нужно. Знал, что он и эти двое были выбраны не случайно. Что на них уже начинают возлагать надежды. А быть может, и строить связанные с ними – чем черт не шутит? – грандиозные планы! Во всяком случае, ему так этого хотелось, что он едва сдерживал свое невольное волнение. Но улыбался при этом – совсем чуть-чуть, словно желая показать, какой он примерный ребенок. Ребенок, в которого не жаль будет вложить ни денег, ни сил. Что ему эти девчонки? На что угодно можно спорить, из них точно не выйдут руководители. Так что сомнений больше быть не могло. Он все ближе, все ближе к поставленной цели. *** Бледные губы тронула улыбка. Да, оно когда-то было так. А впереди еще были годы учебы. А впереди еще было постепенное привыкание следовать устоям католической церкви, которую он, по сути, никогда не любил, но с которой обещал сам себе связать свою жизнь. А впереди еще были попытки выслужиться перед начальством, потому что иначе он пробиться бы не смог. Был и постоянный, незримый патронат его когда-то учителя, отца Александра. До тех пор, пока этот мальчишка сам не перерос его в должности. Были и возмущенные вопли гордости, когда ему приходилось подчиняться кому-то, а не управлять самому. Были и ночи, когда ему казалось, что уже все и выше ему не подняться. Но, ударяя кулаком по столу, он напоминал сам себе одну простую вещь. «Я стану великим! Главнее всех!» И с остервенением на грани сумасшествия бросался делать то, что только мог. На что хватало сил и энергии. А энергии в нем было много, равно как и стремления забраться повыше. Были и лицемерные улыбки. Были и первые серьезные назначения. Были и восторженная радость, и гордость за самого себя. Было и презрительное искривление губ, стоило кому-то, пусть даже по старой памяти, обратиться к нему не по сану. Чем выше ему удавалось подняться – тем дальше он становился от тех, с кем вместе ему приходилось идти по одному пути. Собственное «Я», несмотря ни на что, оставалось для него превыше всего. И в какой-то момент высокомерие стало рождаться в нем наравне со всеми другими качествами, которые ценили в нем окружающие. И, наверное, именно высокомерие вольно или невольно проповедовал он всем существованием своим. Но, как ни странно, это ему лишь помогло. Были, наконец, и совещания, на которые пускали лишь избранных. Были и проблемы, которые только с его холодной уверенностью можно было решить. Появилась и должность, высокая должность, на которой никогда нельзя было сомневаться, и нужно было быть уверенным в себе до такой степени, чтобы даже для нарушения заповеди «Не убий» находить себе оправдание. Не бояться ответственности, идущей рука об руку с назначением. И уметь проявлять такое рвение, чтобы никто, никто не смел усомниться в нем и попытаться сместить с полученного места. Тринадцатый Отдел Священной Инквизиции Римской католической Церкви. Организация «Искариот». Он знал, что там никогда не получится стать известным. Знал он и то, что это едва ли не самая поганая должность из всех возможных, потому что работа, выполняемая этой организацией, была необычайно грязной. Но знал он и то, что этот самый «Искариот» приближен к самому Папе, потому что напрямую от него зависит сила и без того распространенного вероисповедания. А это могло означать только одно. Власть. Положение. Силу. То, к чему он так стремился с младых ногтей. Быть может, это была его роковая ошибка? Ошибка молодого епископа, решившего претендовать на эту должность – должность руководителя теневой организации? Быть может, да. Быть может, нет. Сейчас уже поздно, слишком поздно о чем-то судить. Вверх. Он так стремился вверх, что когда достиг желаемого, совсем забыл о том, чего ему это стоило. И о других людях он тоже забыл. Окрыленный своим успехом, он упивался полученной, наконец, властью и распоряжался ею даже без малой доли сомнения. И при этом не задумывался даже, что вместе со своим подъемом совершил грехопадение. Потому что взрастил в душе своей высокомерие… *** И снова улыбка на бледных губах. На сей раз – грустная. Как же так? Он, священнослужитель, и мог об этом забыть? Хотя, похоже, дело было в том, что Богу по-настоящему он никогда не служил. Только самому себе и своим желаниям, своим стремлениям, своим все таким же детским капризам, как и многие годы назад. «Я обязательно стану великим!» Стал. Пусть ненадолго. Но стал. Как ему показалось. Вот он, горящий Лондон – как на ладони! Вот они, жители – и все слушают его! Вот они, католические войска – и под его командованием! Мечта была так близко… Что он даже не заметил, когда все начало рушиться. - Господин епископ, это уже не сражение! Боевой строй разбит! - Я не епископ! Я архиепископ!!! Последний крик задыхающейся от ужаса гордости перед падением с той высоты, на которую успел подняться. Последний крик перед тем, как в глубине души почувствовать панику, настоящую панику, а не тот жалкий страх, что преследовал его с детства. И наконец, отчаянное понимание того, что вся полученная власть сейчас перестает иметь значение, если она не в состоянии его защитить, вся его показная вера становится никчемной, если она не способна его спасти. Только когда холодный пот прошибает от осознания неизбежного, а перед глазами маячит явившаяся так некстати Смерть, во внезапно ставшем кристально чистом сознании осмысляется все, что было с ним когда-то и какое это для него имело истинное значение. И тоска ребенка, и усердие подростка, и расчетливость взрослого. Каждый шаг, будь он уверенным или же робким – все предстает перед глазами, проносится так быстро, что за долю секунды успевает все увидеть и понять. Сколько дел успел натворить, какие партии выиграть, какие планы провалить, где проявить себя, а где оступиться, где побыть смиренным, а где возгордиться, где заслужить награду честно, а где подтвердить свою лисью хитрость, где благодарил Господа за счастье жить, а где проклинал Его за посланные невзгоды. «Я стану великим! Главнее всех!» И что-то болезненно сдавит горло, как будто захочется плакать, и щемящая тоска зародится в груди, и подкосятся колени от того, что это уже – конец. И даже мелькнувшая робким лучом надежда, что все еще обойдется, мгновенно погаснет во мраке ночи, в которую он сам, по своей воле, из-за своей самоуверенности, из-за своей гордыни ворвался, и пытался править балом откуда-то с «недосягаемой» высоты. Увы. Так рушатся мечты. Так терпят крах человеческие силы. Так в обстоятельствах преломляется Разум и получается Хаос. Где-то внутри грешной мятущейся души. «Я умру… Здесь?..» И боль пронзает тело как никогда прежде остро, и что-то вздергивает вверх помимо воли, но даже не эта боль заставит закричать, нет! Боль в израненной душе. Душе, обманутой высокомерием, твердившим, что он сможет все. «Здесь и так?! Умру совсем один?!.. Нет, нет!!!» Но уже слишком, слишком поздно. «Мне все равно, два английских трупа или два миллиона!» «Внутреннее расследование? Нет! Привлечение к суду? Нет! Это – Инквизиция!» «С давних времен мы – вершители Божьего правосудия на земле!» «Меня презирали, ненавидели, называли дьявольским отродьем, бродягой… Но я – архиепископ! Командующий армией!» «Я стану великим! Я обязательно стану великим! Главнее всех!..» Собственный голос так и звенит в ушах, перекрывая шум ревущей толпы не то людей, не то мертвецов. А небо над головой такое темное, что даже простертой к нему окровавленной руки не видно. «Один с рождения… И один умру?..» И как же больно умирать во тьме. Не увидев рассвета. Солнце освещает множество дворов, но Свет един. Но где же он? Где?! В самом конце его лишили даже этого. Того, чего, как ему думалось, у него невозможно отнять. Глупый мальчишка. Все тот же мальчишка. Что стоял на дворе сиротского приюта, сжимая крохотные кулачки и мечтая о том, чтобы… Стать великим. Главнее всех. И было бы смешно, если бы не было так грустно. «Как же страшно умирать одному… Во тьме… Словно во сне…» *** «Глава Тринадцатого Отдела Священной Инквизиции Римской Католической Церкви, Организации «Искариот» – Его Преосвященство архиепископ Энрико Максвелл!..» Увы. Уже нет. Так и сумев не стать великим. 16.07.09
Ответов - 2
Annatary: Kota_Stoker, приветствую и поздравляю с почином! Максвелл у вас очень достоверный получился. Хорошо показано именно вот такое "запредельное" упрямство ребенка, мечтающего о том, чтобы во что бы то ни стало сделаться великим. Но вот не могу не придраться чисто фактологически. Kota_Stoker пишет: один из многих в этой солнечной стране на Пиренейском полуострове! мне показалось, что действие рассказа происходит все же в Италии. А она располагается на Апеннинском полуострове. Пиренейский п-ов - это Испания и Португалия.
Kota_Stoker: Annatary, спасибо) Насчет полуострова - это да, что-то капитально я в лужу сел, и не заметил...(
полная версия страницы