Форум » All you need is love » Напевая (PG-13; angst, AU; Серас, Алукард) » Ответить
Напевая (PG-13; angst, AU; Серас, Алукард)
Гайя: Название: «Напевая» Автор: Гайя Email: dopingprincess@yandex.ru Категории: AU, ангст (?), немного черного юмора Персонажи: Виктория Церас, Алукард, ОС, упоминание Пипа Бернадотте Рейтинг: PG-13 Предупреждения: полицейская в главной роли. Содержание: Церас не дурочка. Она просто готова на все, чтобы угодить Хозяину. Это не любовь. Что это именно на самом деле, она и пытается объяснить. Статус: закончено. Это не обещанное продолжение "Если бы" и "Когда-нибудь". От автора: события происходят после "Когда-нибудь". Но это не Тот_самый_фик. Просто короткая вставочка.
Ответов - 4
Гайя: Двоим лучше, нежели одному; потому что у них есть доброе вознаграждение в труде их: ибо если упадет один, то другой поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его. Также, если лежат двое, то тепло им; а одному как согреться? Человек. Хо-зя-ин… (напевает). Вампир. Есть легенда одна - я услышала ее недавно, и решила записать, потому что она помогает мне выучить этот сложный язык. Я не все поняла, но там очень трогательно рассказывалось про девушку, которая ждала своего господина шестьсот дней, и каждый день ее слезы размывали по одной ступени. А когда последний день закончился, ее господин вернулся - и поднялся к ней по этим ступеням. Ну вот… вот, я опять плачу! Не знаю, отчего меня так трогает все, связанное с любовью. Смотрю - и слезами умываюсь, и теперь - ну конечно, еще одна рубашка безнадежно испорчена. Я поняла, почему мой Хозяин так любит черный цвет. Хозяин построил Дом и привел меня в него, представил меня семье Яворских. Княгиня - самая старшая сейчас в их Доме, зовут ее Марийка - была очень добра и мила со мной, но я понимаю, что делает она это для Хозяина. Даже у нее есть Хозяин - это ее супруг, князь. Она тоже была когда-то человеком. И хотя за многие годы она научилась обращаться к нему по имени и иногда даже подшучивать над ним - он остается ее повелителем. - Первые пятьдесят лет самые трудные, - говорит она, - а потом вы привыкнете друг к другу. И потом, князь старше меня всего на семьдесят лет. Ты тоже привыкнешь, дитя мое. Не переживай. К тому же, кто помешает тебе развлекаться с этими… - она пренебрежительно взмахнула рукой, - с людьми? А мне никто не нужен. Хозяин защищает меня. И у меня был Пип. - Послушай, красавица, что еще мне сделать, чтобы ты была моей? - Капитан, что вы такое говорите… - Мы же договаривались, красавица… - Пип. Как можно такое говорить? - А что я сказал? - он усмехается, и не может оторвать взгляда от ее глаз, манящих своей рубиновой глубиной, - я же нравлюсь тебе, да? Ну скажи, что нравлюсь! Румянец. Дрожащие пушистые ресницы. Тихое «да». - Вот видишь! И ты мне очень. Чего же такого, если… - У меня никого не было еще, капитан, и я… Он на мгновение умолкает, потом на его лице снова появляется широченная улыбка. Виктория любит эту добрую улыбку. - Глупенькая! Чего бояться-то? Я тебя не обижу. И потом, ты ведь проиграла мне один поцелуй. - Но это было нечестно! Он щелкает пальцами. Виктория любит, когда он так делает. А затем - шаг вперед, шляпа слетает с его головы, и он приникает к ее губам. Проводит языком по клыкам, щекочет, руки Пипа проникают под куртку, под кофту… она любит его руки. Каждую мозоль, каждый шрам… - Ммм…а ты вкусная… Он говорит это голосом, который она любит. И хотя так обычно выражаются коварные соблазнители из мелодрам, она-то знает, что Пип произносит это, прикрывая некоторое смущение. Виктория всегда целуется с закрытыми глазами. Он тоже. За это она любит его еще больше. - Ты тоже…вкусненький, - шепчет она, и обнимает его шею руками, немного дрожащими. Дрожат они оттого, что она испытывает сильнейшую радость, да что там - счастье. Как ты оказалась в подвале, Виктория? Как так случилось, что лампа замигала и вдруг погасла? Остались только жаркие губы, тяжелое дыхание, руки везде, щекочущие кожу жесткие волоски, и улыбка, которую ты угадала в кромешной тьме. Страшно. Сладко. Но не стыдно. - Пип… - Ну вот, теперь ты зовешь меня по имени… Потянуться. Еще потянуться. Ммм, как приятно. Провести языком по губам, вытянуть его, лизнуть кончик собственного носа. Похихикать над таким элегантным способом развлечься. Потянуться. Замурчать. Получается хорошо, точь-в-точь как у кошки. Был котенок. Она съела его. Об этом никто не узнал, даже Хозяин. Она и сама не знает об этом. Знает - но не осознает, не думает. А зачем? Зачем ей думать? Когда она голодна, она перестает думать, и это хорошо. Пакет с кровью. Пахнет. Пахнет так же, как для обычного человека - яичный порошок. Почему среди вампиров толстяков не бывает? Потому что разрешенная еда - невкусна. Ее можно есть, чтобы не умереть от голода. Еще раз умереть. Виктория хихикает, и, мурча, перекатывается, крепко прижимая к себе пакет с кровью. Невкусно, невкусно, - напевает она. Потом напевает - нежно, ее голосок ведь очень нежен: где ты, мой Хозяин… Когда вампир поет, музыка только мешает. Ее сын тоже напевает. Для двухлетнего ребенка у него очень взрослый голос. Когда он вырастет, это будет баритон. Сейчас это тоненькое сопрано. Пока он только начал говорить, а потому поет без слов. Но мелодия та же. Когда-нибудь это будет Зов. - Где ты? Да неужели! Ммм, знаешь, Хозяин будет очень недоволен,… нет, ну что ты, конечно, приезжай, я буду очень рада тебя видеть. Ну не кричи! Я просто сказала. Ой, прости, у меня ребенок плачет. Хорошо. Записывай адрес… нет, надо так…там поворот, за ним еще футов шестьдесят и указатель. Пешком придется идти. - …Мама, то taică? - Нет, малыш. Это тетя, она сейчас приедет. У меня есть три подруги из людей, одну из них зовут Лили, она сестра Рикки из «Диких Гусей» Ну, я не знаю, подруга она мне или как, потому что больше всего мы общаемся по Интернету. Она классная девчонка, только она совсем-совсем глупая. Она не виновата, что человек. Что ж поделать, что она столько не понимает. Она мне написала, что я могу поехать с ней отдохнуть. Даже Богдана можно было бы взять с собой. Но Хозяин запретил мне покидать Дом. Он говорит, Дом - наше убежище. Сначала он даже не разрешал мне выходить на улицу, а потом сказал, что мои передвижения ограничиваются красным маркером. Потом он взял этот маркер и нарисовал на карте, куда мне можно ездить, а куда нельзя. В любом случае, его надо спросить, прежде чем куда-либо отправиться. Лили сначала обиделась, а потом спросила: - Что ты все время на своего Хозяина оглядываешься? Кто он тебе вообще? Но я не могла ей объяснить. Ну как это можно объяснить! Ведь вампиру трудно найти общий язык с человеком. Понимаешь все, а сказать не можешь. Есть язык вампиров - я помню, что понимала его всегда, с самого своего… с самой своей смерти. Так вот, на языке вампиров много понятий, перевести которые ну никак нельзя на языки людей! Вот, например, Хозяин. Меня все время люди спрашивали, а что такое Хозяин? Ну, он - это вообще все. Мне было так странно узнать, что у Хозяина есть Хозяйка. Как это возможно? Кто-то владеет им так же, как и он мной? Но потом я узнала, что это не изначально. В нормальном вампирском обществе такого не случилось бы. Пока вампир кому-то принадлежит, быть настоящим Хозяином он не может, его будут звать как-то иначе. Но ведь Хозяина захватили силой. Люди не хотят понимать, что значит - быть Хозяином. Ему потому так трудно, что он не привык подчиняться, а приходится. С другой стороны, если он испытывает то же, что и я - это должно быть очень приятно. Какой же он прекрасный, мой Хозяин! У него очень красивое имя: А-лу-кард. Можно звать по имени, можно говорить «Хозяин Алукард». Можно звать на «ты», можно на «вы». Когда он рядом, мне ничего не страшно. Он защитит нас всех, если захочет. Жить для него - великая благость, умереть за него - честь для меня. Говорят, мы сами выбираем себе Хозяев. Если честно, я не помню, чтобы я выбирала его, это он решил все за меня. Лили ничего не понимает. Выдохнуть. Подождать с минуту. Сейчас придет человек. Еда… надо открыть пакет. Надо забить голод. Человек будет пахнуть слишком вкусно. Это может помешать. Надо соблюдать мас-ка-рад. - Маскарад… - напевает Виктория, и ногтем распарывает пакет. Когтем. Острым, как бритва. Сейчас, сейчас… Все. Выдохнуть. Сыто отбросить пакет - даже не глядя, она знает, что он упал точно в мусорное ведро. Надо быть аккуратной. Опрятной. Чистюлей. Она ведь Дома, а Дом должен быть похож на человеческое жилище. Она ведь должна быть человеком. Быть… или казаться? Надеть нужную личину. Вообразить себя человеком и сыграть его. Когда-то она мечтала стать актрисой и получить «Оскар» или пройти в Каннах по красной дорожке. Что ж, это было даже забавно. По красному цвету она ходила много. Только не в Каннах. Бьется человеческое сердце. Это человек. Кто? Ах, человек. У него серебро. Много серебра. Пустить его или нет? - Пустить, - напевает Виктория, и пытается вернуть лицу и телу облик живого человека. - Ребенку вредно не знать, кто его отец, - Лили откусывает от бисквита, и ежится, - да и живете вы у черта на куличках, я до тебя ехала шесть часов! И то спасибо, подбросили. Неужели поближе к цивилизации не могли поселиться? Рыжая девушка напротив улыбается. Улыбка у нее отрепетирована специально для подруги. - Богдан прекрасно знает, кто его Хо… неважно. А ближе жить нельзя. На самом деле, тебе не стоило сюда приезжать, это действительно очень опасно. Подруга презрительно улыбается. Она презирает Викторию и завидует ей, и сама не может понять, почему же так тянет, так противоестественно тянет к этой спокойной, умиротворенной пейзанке, молящейся на какого-то страшного кровососа. Лили тратит очень много денег на то, чтобы хорошо выглядеть, сидит на диете и гордится тем, что уже три года не знает, что такое прыщи. Она покупает много новой одежды, следит за модой и очень переживает из-за того, что от противозачаточных таблеток толстеют. Она даже была «Мисс Общежитие» шесть лет назад, и помнит, скольких трудов стоило ей добиться этого почетного титула. Но время не щадит никого. Вчера Лили нашла первую морщинку у себя на лице: тонкой змейкой залегла она между бровей. И как насмешка над ее убогими, смехотворными потугами напротив сидит мертвая девчонка, которой все равно, что нынче носят за джинсы, и которая не нуждается в украшениях. Кажется, что все дается ей легко, злиться и печалиться она не умеет. Лили не понимает, кто такой Хозяин, и не понимает Викторию, когда та говорит с восторженным придыханием: «Он… он… божественен!». Для Лили этот вампир Алукард - высокий, пахнущий кровью и смертью мужчина, уже мало напоминающий человека. От его взгляда у Лили всегда немел язык и подкашивались ноги. Ей не нравится в нем решительно все: бледная кожа без единой морщинки, пронзительные алые глаза, в тени поблескивающие каким-то животным мерцанием, и его манера двигаться. И это его пристрастие к кроваво-красным оттенкам! Впрочем, он предпочитает все цвета, больше подобающие вдове по истечению траура: глубокие, темные. Как можно любить такого… такое существо, Лили никогда не понимала. - Как можно его любить? - спросила она в сотый раз у Виктории. Рыжая вампиресса удивленно заморгала. - Как можно его не любить? - искренне возмутилась она, - он же… он такой… ну, он же Хозяин! Лили всякий раз казалось, что у подруги выключили часть мозга, которая касается объективного взгляда на реальность. Люблю ли я его? Нет. Но человек не поймет. На нашем наречии есть слово «Хозяин», - это он, а вот как назвать меня, чтобы поняли люди? Есть такое слово, я бы перевела его… вот! «Собственность». Я - его Собственность. Принадлежу ему, как его рука, или его сердце. Он без меня проживет, а вот я без него - нет. Все мое существование подчинено его ритму, я могу чувствовать его за сотни тысяч километров, наверное; ему стоит подумать обо мне, как я откликнусь на его зов. Люди с большим трудом понимают, что такое «семья» в понятии вампира. Люди считают Хозяев кем-то вроде особо навязчивых начальников. Но как же заблуждаются они! Хозяев в мире вампиров не так уж и много, ведь они несут на себе ответственность за такое огромное количество других людей… и вампиров, что обычным это не под силу. И потом, чем слабее твой Хозяин, тем слабее ты. Большинство слабых даже и обратить-то никого не могут. Я могу, и очень этим горжусь, ведь это свидетельствует о силе моего господина. Пожалуй, я могу вспомнить только Пипа, который согласился с тем, что есть Хозяин и есть он. Ведь любила-то я Пипа. Он говорил со мной - говорил: «Просто я теперь живу в тебе», я думала даже, что сошла с ума. Иногда он умолкал надолго. Я спрашивала тех, кто как-то мог помочь мне, но старалась не признаться, что со мной происходит. И мне оставалось просто смириться, как смирилась я с тем, что пью кровь, служу Хозяину, убиваю и подвергаюсь опасности постоянно. С одним только не могу смириться. Мне снятся сны. Иногда они… иногда они реальны, как бы сказать? Вот до сих пор я не знаю, кем же на самом деле был отец моего сына? Я помню, что… нет, даже делиться не стану. Это слишком личное, и слишком мало похоже на правду, чтобы быть ею. Ведь сны из моего прошлого не умеют оживать. И мне не с кем было поговорить о том, что я пережила. Именно тогда Пип замолчал на долгие десять месяцев. - Как ты там, девчушка? - Капитан Бернадотте! - Стоило отлучиться, и ты уже опять… - его голос был очень грустен. - Пип, где же ты был все это время? - Какая разница. Теперь я снова с тобой. Ты уже выбрала имя? - Нет. Хозяин говорит, что «Богдан» - красивое имя. Оно означает: «Данный богом», и… Пип, а ты знаешь, что мне приснилось? Ты не поверишь… - Не надо. Я все знаю. Богдан? Красивое имя. Назови его Богданом. Я даже Хозяину не сказала об этом. Он и не спрашивал. Мудрость Хозяина удивляет меня. Лили задает о нем слишком много вопросов. - А у тебя бывает с ним оргазм? - А почему он на тебе не женится? А он никогда тебя не бил? - А ты его только при мне зовешь Хозяином? А как ты сокращаешь его имя? А он много тебе дает денег? Как же ответить на все эти вопросы! Лили очень, очень опасается оставаться в этом Доме, но что-то, что потянуло ее сюда, оказалось сильнее. Она рада, что взяла с собой много денег и смогла взять машину. От Сибиу она ехала на машине, и это обошлось ей очень дорого. Лили проклинает здешний воровской народ, которому лишь бы грабить проезжих путников. В Сибиу ей даже понравилось: аккуратные домики, каменные фундаменты которых выдают их истинный возраст. А вот чем дальше от цивилизации они отъезжали, тем меньше нравилось все это ей. Девушка особенно испугалась, когда перестал вдруг работать телефон. Он работал - но с перебоями, с ужасными перебоями. - Где я смогу позвонить? - попыталась допытаться у водителя Лили. Веселый усатый мужичок пожал плечами. Лили даже не была уверена, что он понял ее. Они проехали Мидеаш, напоминавший картинки с агитплакатов времен Югославского раздела, а в районе поселения со смешным названием Одорхей машина вдруг остановилась. - Выходи, дальше сама, - заявил усатый румын и исчез в пыли горной дороги. После четырехчасовых мытарств Лили удалось найти машину. Несмотря на полуденный час, на улицах было не очень-то много народу. Местные жители Лили очень не понравились: все они показались ей на одно лицо, и все выглядели подозрительно. Лили вообще все это не нравится. За умиротворенностью она чует беду, а за маской - правду. Весь мир сконцентрировался на ста семнадцати фунтах плоти. Она дышит. Кровь бьется. Она говорит. На колени к ней хотел забраться ее, Виктории, детеныш, потом передумал. Наверное, ему не по вкусу вторая группа крови. Ослепленная жаждой, Виктория ждет. Сейчас, сейчас схлынет… быть человеком, быть человеком… Против воли она снова начинает мурлыкать под нос какую-то мелодию. Ее не нужно придумывать - она сама просится, чтобы ее спели. Хозяйка Хозяина запрещала петь в особняке. Даже в подвале. Виктория не знала этого, когда запела в первый раз. Хозяйка Хозяина дождалась, пока песня прекратится. И ударила Викторию. Больно. Чтобы не петь, когда хочется, Виктория купила наушники и стала подпевать музыке людей. Получалось неплохо. Только тонкие розовые пальчики выстукивают другой ритм. - Знаешь, я могу тебя познакомить с одним классным парнем… - задумчиво тянет Лили, потягивая коктейль, - он живет в Германии, и он менеджер в «Вольво». Ему двадцать девять, но скоро его повысят… - Да не надо, - мягко отвергает очередное предложение помощи вампиресса, - потом. Обе прекрасно знают, что это «потом» никогда не наступит. Лгунья. Лили не отпускает ощущение лжи. Ей кажется, что ей, как ребенку, который интересуется чем-то совершенно недетским, показали лишь макушку айсберга, а три четверти его колоссальной массы спрятаны под ледяной водой. Нырнешь - и не вынырнешь. И почему тянет познать эту глубину - не знаешь. И почему хочется понять - неясно. Вот звонит телефон, и вампиресса срывается со стула, наперегонки с собственным сыном мчится к телефону. Через мгновение Лили слышит бодрое журчание на смеси английского и румынского языка. Через несколько минут Виктория возвращается за стол. Богдан умиротворенно устраивается у телевизора вновь. - Он вернется скоро, - шепчет, задавленная ощущением собственного счастья, Виктория. Лили страдальчески закатывает глаза. Она уже не прячет своего отношения к этой рыжей дурочке. Как можно так верить вампиру? Он зверь, которому нет равных. Он с каждым годом все меньше походит на человека, и ничего притягательного в этом нечеловеке Лили не находит. Ей приходится по долгу службы постоянно общаться с нелюдями, и она очень жалеет, что перемирие заключено; она не против была бы взять знаменитый «Харконнен», и перестрелять половину Инквизиции заодно с той немертвой половиной Парижа, которую знает лично. Если бы только Лили не знала правды! А так - куда бы она ни пошла, по улицам гуляет нежить, и многие из тех, кому она протягивает паспорта, справки и жетоны, узнают ее - разумеется, ведь у этих тварей особый нюх! - и насмешливо кланяются. Она больше не чувствует себя в безопасности. Каждый день она видит эти лица, словно выточенные по одному лекалу - кроме жажды в их глазах, она не видит ничего. По ее мнению, надо было добивать их. Почему Инквизиция решила прекратить войну? Если бы Лили была главой Инквизиции… ох, она даже позволяет себе иногда помечтать. Во-первых, никаких жетонов. Она назначила бы день, когда все вампиры должны были бы прийти куда-нибудь. И шарахнуть бомбой. Или - еще лучше - отравить кровь, которую они пьют. Или составить список высших иерархов, этих невидимых Хозяев нечисти, и перебить их всех. Как - уж Лили-то смогла бы придумать. А уж женщины, связавшиеся с вампирами! Эти странные женщины! Лили сидит в кабинете с одной такой. Она даже помнит, как Дита познакомилась с ним. Он пришел устраиваться на работу. Один взгляд - и все, Дита больше не принадлежала себе. Как ни странно, этот недочеловек тоже вел себя, как влюбленный. Он приносил ей цветы и дорогой шоколад, водил в кино. Лили склонна считать его поведение аналогом сыра в мышеловке, но Дита (дурочка, правда?) была уверена, что нашла свою любовь. И что? Теперь она похожа на куклу. Ведет себя странно. Часто буквально с ног валится от усталости, потому что старается жить ночной жизнью. Впрочем, как и ее вампир, изображающий, что ему не страшно находиться на солнце. Им вот-вот должны выдать разрешение венчаться. Лили, конечно, пойдет на свадьбу - просто чтобы позлорадствовать. Она, разумеется, не станет завидовать этой дуре. Как можно? Спать с мертвецом? Да лучше сразу вскрыть вены или поселиться на кладбище. Но самого главного не может понять Лили: что такое эта странная любовь? - Как это вообще возможно? - бурчит она, обращаясь к Виктории.
Гайя: Я не смогу ответить ей. Я всегда жду его. Вот он войдет в Дом, подхватит меня на руки, поднимет, чмокнет в нос, потом Богдан с визгом накинется на него, завывая от счастья. Я прикоснусь к его плащу, пахнущему дальними поездками и другими странами, и смогу учуять всю дорогу, которую он проделал, чтобы попасть Домой. Он небрежно швырнет свои очки на стол - и как всегда, попадет в салфетницу. Вечером он будет, в бордовом халате и с мокрыми волосами, читать книгу, потом… потом постоит над спящим Богданом, думая, наверное, что я его не вижу. А потом - придет в свою спальню. Теперь, когда окна закрываются светозащитными панелями, он переставил гроб вниз, в гостиную. Говорит, пусть Богдан привыкает к жизни вампира. Иногда он стоит около своего гроба, улыбается, постукивает по крышке и как будто бы что-то шепчет. Я не очень понимаю, почему. А может, это ностальгия? Он заботится обо мне. Правда, я не могу оценить его заботу, и мне очень стыдно. Хотя я стараюсь его понять, но часто, когда он начинает говорить, я ни слова не понимаю! Его, наверное, это печалит. Я стараюсь соответствовать ему, чтобы ему не приходилось стыдиться за меня перед братьями и сестрами по крови. Я стараюсь учиться, и заставляю себя иной раз через силу читать каждый день книги из его библиотеки. Он первым делом обустроил в Доме библиотеку. Я спросила его, какие из его книг - любимые. Он таких авторов назвал, которых я и не знала, но я стараюсь. Иногда у меня мигрень начинается от всей этой премудрости. Все, что не понимала, я записывала в специальную тетрадь, чтобы спросить потом Хозяина. Он иногда отвечал на мои вопросы, но часто хохотал над моим невежеством. А однажды он сказал мне, что я слишком усердствую, сказал еще: - Кто умножает познания, умножает скорбь. Не думай слишком много. Но беда в том, что его же слова были: «Кто не может слиться в близости духовной, тот сливается в телесной близости», и по интонации его голоса я поняла, что просто близость его давным-давно устраивать перестала. А что у меня есть? Только я сама, недостойная стоять вровень с Повелителем. Не ровня. Она понимает это. Слышите? Она вздыхает. Однажды она стояла перед зеркалом, сделанным на заказ - столько серебра, и отразится даже вампир. Зеркало отражало ее лицо, на котором она старательно пыталась растянуть улыбку. Не получалось. Она представила себе, что происходит что-то хорошее. Например, Хозяин вернулся. Или Хозяин вернулся навсегда. Но… Не получалось. Она подумала о капитане Бернадотте. Улыбка отразилась - радостная. А потом она опустилась на колени перед зеркалом, и подышала на него. Чтобы стекло запотело, человеку достаточно вдохнуть и выдохнуть. Виктории пришлось дышать на зеркало долго-долго. И зачем? Все равно она ничего не написала и не нарисовала. Я люблю, когда Хозяин спит. Он стал засыпать при мне совсем недавно, и я принимаю это, как знак высшего доверия. Я знаю, что есть люди, которые не подвержены завораживающему гипнозу вампиров. Они говорят, что мы некрасивы, потому что у нас «каменные лица», «гримасы» и «ужимки». Конечно, мимика меняется. Лицо моего господина отличается от лиц людей,… но как можно не видеть его красоту! Не хотеть стать его частью! Как можно не подчиняться его желаниям! Он очень нежен. Лили думает, что царапины и покусы - это больно, но она ничего не понимает. Он никогда не сделает мне по-настоящему больно из желания наказать или унизить. Он спасал мне жизнь (или не-жизнь - так правильнее, наверное), столько раз и такой ценой, что я не могу словами выразить, как сильно благоговею перед его волей. А люди любят задавать вопросы. Меня понимают только религиозные фанатики и просто верующие люди. Им не нужно объяснять, что такое абсолютная любовь, граничащая с полным отречением от самой себя. И если у меня есть что-то, что я могу отдать ему - верьте мне, я отдам. - …не смотри ты все время на часы! - Да Богдана надо бы кормить, но он уже спать хочет, - кивает вампиресса на своего сына, который свернулся на ковре перед телевизором, - уже заснул! Лили вздыхает. Она не то что не любит детей. Просто этот ребенок ведет себя как-то странно. Не ноет, не просится на руки. Взгляд у него не совсем детский. Чему удивляться - он же не человек. Лили заставляет себя верить, что Инквизиция права, что «эти» - тоже люди, но… Она проходила освидетельствование у психолога. Это правильно - сойти с ума можно за одну неделю. Но психолог мог сказать только: «Это временно; вы переутомились». Лили ходила по разным церквям. В православной ей сказали «Не суди, да не судима будешь», пастор в протестантском молельном доме произнес загадочную фразу «Ты примешь правду так или иначе», католический священник просто напомнил ей о ежедневной молитве. Но Лили больше не верит в Бога и Его могущество. Внезапно раздавшийся стук в дверь заставляет Лили вздрогнуть. Почему-то она сразу поняла, что это он, тот самый Хозяин, поработивший ее подругу. Виктория и Богдан вскакивают и несутся к двери. И вот Лили с неудовольствием наблюдает, как вампир заходит в Дом. Не глядя в глаза, он скидывает на сияющую Викторию свой плащ, и она осторожно несет его к вешалке. Он, конечно, глава этого странного семейства, но Лили никогда бы не смогла простить такого отношения к себе. А тут еще и ребенок, просто лучащийся восторгом. Если бы это был сын Лили, она бы никогда не дала вампиру хоть пальцем его тронуть. В глазах этого чудовища мелькает что-то странное, когда он поднимает на руки крохотного мальчика. Лили убеждена, что это голод. Богдан что-то лопочет на потешной смеси английского и румынского. Вампир отвечает. - А маму слушался? Если да, то я привез тебе подарок. Лили тошно в атмосфере этой ненормальной «любви». Наконец, Богдан успокаивается, и вот тяжелый взгляд алых глаз останавливается на Лили. Она знает, что он почуял присутствие человека еще раньше, чем постучал в дверь, но все-таки ее пронзает ощущение собственной слабости и ничтожности, и бешенство удается смирить, только напоминая себе, как хрупка человеческая жизнь перед этим разумным хищником. - Здравствуй…те, - говорит Лили, чувствуя неловкость, - я Лили Хансон. - Я знал твоего брата, Лили Хансон, - в глубине глаз этого вампира вспыхивает огонек, - каштановые волосы, и еще он редко брился. По-моему… да, он недавно женился. - Откуда… - вырывается у нее, но потом она заставляет себя замолчать. Иллюзия светского разговора. Лили часто приезжала к замужним подругам, и было ей у них крайне неуютно. Здесь ощущения чужеродности не появлялось, и девушка склонна видеть в этом ловушку. Ей постоянно приходится напоминать себе, что с ней за одним столом сидят нелюди, и чай, который предлагают ей - это единственное, что может объединить их с миром людей. Все, что покупают они на рынке и в супермаркетах - это для Богдана, который еще должен питаться чем-то, кроме крови. А еще у этих кровососов потрясающая память. Странно, что правило это распространяется, похоже, только на самцов - мужчинами их Лили принципиально не называет. Та же Виктория не в состоянии запомнить собственный телефонный номер, а считает по пальцам. Впрочем, на рынке обдурить ее могут только очень опытные торговки. Избирательная память. Лили считает, что лучше было для рыжей вампирессы умереть человеком. Лучше навсегда умереть глупенькой девчушкой, чем вечно существовать отупевшей от крови чьей-то собственностью. Виктория суетится, подливает чай, скачет вокруг своего Хозяина, смотрит на него влюбленными глазами. «Тьфу, - плюется про себя Лили, светски улыбаясь «наружу», - вот всем надо показать: как я рада видеть его!». Внезапно вампир сгребает рыжую одной рукой, сажает на колени и целует в губы - смачно, демонстративно, точно назло! И Виктория размякает, обвивая его шею руками. - Соскучилась по мне, да? - Лили тошнит еще сильнее, когда он улыбается; клыки выпирают, а цвет десен напоминает о пасти сытого тигра, - позвони Званичу, пусть переведет линию сюда, а то телефон звонить будет каждые три минуты без автоответчика. На полторы минуты Лили остается с ним один на один. - Ну как, нравится в Румынии? - Да я нигде и не была-то. Только сюда доехала. Далековато. - Смотря откуда. Здесь нет прямых дорог… что очень удобно для нас. - А где Богдан будет учиться? - Время покажет. Я тоже вот в школу не ходил. - Это когда было… - В общем-то, давно. -… «Ты, кровосос, ты завел себе игрушку живую, так теперь ты господин ее и решаешь за нее, как ей жить? Еще и насилуешь ее, пользуясь тем, что она глупа и слаба. Ладно, ее считают взрослой и совершеннолетней - но я-то знаю, что она ребенок, и полностью зависима от тебя. Так тебе мало этого, ты еще и сына ее - не знаю, уж не твой ли он, - используешь для своих грязных игр. Будь я сильнее - не обошелся бы ты анафемой». «Мадемуазель лучше всех знает вампирскую душу? Ей больше всех надо? Ты пришла в мой Дом без моего приглашения, женщина; так прикуси свой язык и обуздай свою ненависть, если желаешь быть вежливой; только твои мысли слишком уж дурно пахнут» «Ты Хозяин этой маленькой дурочки, но мне не указ. Я хожу, где хочу. Я не подчиняюсь ни мужчинам, ни женщинам. Я слушаю тех, кто мне платит, пока я на работе, и мне этого хватает. Я приехала, чтобы еще раз посмотреть, как низко пало человечество и Инквизиция, раз позволяет тебе и таким, как ты, ходить по земле». «Люди… как много в этом слове. Ты подаешь не лучший пример человеческого отношения. И, кстати, она не дурочка. В тебе говорит твоя зависть». Хозяин! Жизнь. Свет. Радость. Защита от всех опасностей мира. Хо-зя-ин… напевает она уже громко и бесстрашно, поглядывая на сто семнадцать фунтов человеческого мяса. Невольно облизывается. Если человек месяц будет есть одну фасоль, он тоже будет так смотреть даже на рыбное заливное. Даже если терпеть его не может. У Виктории есть роскошный сервиз из фарфора. Его ей подарили на новоселье ее друзья-люди. Она не сказала им, что ей некого угощать из него. Хотя… Побаловать Хозяина? Отдать ему игрушку? Нет… это же невежливо. Фу, Виктория, как не стыдно. Вообразите себе только, разделать одну из трех лучших подруг и разложить ее останки по фарфоровым тарелочкам! Потянуться. Жажда меняет свой цвет. Это другая жажда. Если она угодит Хозяину, он милостиво удовлетворит ее. Надо стараться. Лили попрощалась, когда на часах было девять вечера. Просто встала и ушла, быстро, я не успела даже предложить ей остаться. Я понимаю, почему она не хочет ночевать у нас в Доме. Наверное, на ее месте я бы поступила точно так же. Я не глупа, как многие считают. Я всего лишь женщина; а женщине изначально не стоять наравне с мужчиной, и потому женщина должна быть мудрее. Мое дело - заботиться о тех, кто доверяет мне; быть Хозяину сестрой, матерью, дочерью и женой одновременно, не являясь никем из них; оставаться желанной и послушной и украшать собой каждый день моего Повелителя. Это тяжкая работа - но кто, кроме меня, сделает эту работу? Они спрашивают меня, человеческие дочери, не страшно ли мне, не боюсь ли я. Они говорят: должно же быть какое-то желание свободы? Отвечу им: мы едины, и мне в счастье и в сладость нести его кровь и хранить ее. А желать мне мнимой «свободы» - это желать мне одиночества и смерти. Повторю, я не глупа, и прекрасно знаю, где заканчивается мой Хозяин, и начинаюсь я. Знаю, что я нуждаюсь в нем намного больше, чем он во мне. Знаю, что его внимание надо завоевывать и понимаю, как непостоянен его интерес. Если бы я была человеком, я бы смогла оценивать его как мужчину. А ведь это другое. Совсем, совсем другое. Если бы я была человеком, то никогда-никогда не смогла бы полюбить такого мужчину. Он заносчив, высокомерен, в нем слишком много гордыни и скрытого тщеславия. «Любить» и «принадлежать», точно так же, как «любить и владеть» - это же совершенно разные вещи! У Хозяина есть слабости, но о них никому не известно. А из меня под пытками не вытащите ни слова. Я дорожу своим господином: без него - что я такое? - Один русский написал, прямо про нас, ты еще не читала? - поинтересовался он как-то раз, а потом процитировал: «что я, люблю палец свой? Я не люблю, а попробуй, отрежь его...». Я буду стараться. Я буду расти, даже если на это уйдет миллион лет. И тогда он останется моим Хозяином, заботившимся обо мне в дни моей слабости и гордящимся мной в дни моей силы. Хлопает дверь. Твой детеныш уже спит в своей кровати. Хозяин. Теперь она уже не напевает. Теперь она тихонечко скулит. Хозяин, возьми ее. Она же так просит. Мы все просим вместе с ней, так жалобно она подвывает от желания угодить тебе. Потянуться. Не успевает она поднять руки - а он уже тут как тут. Срывает одежду одним движением, бросает ее на лестницу, она ударяется о перила. Не думайте, что ей больно. Песня прекращается. Огромные глаза сверкают пурпуром. - Хозяин… - шипит она в благоговейном восторге. Стоит посмотреть еще? От того, как он впивается в ее губы, становится жутковато. Мясницкой ухваткой подсаживает Викторию, и они цепляются друг за друга, как ядовитые змеи, шипя и кусаясь, катятся вверх, дрожа от нечеловеческого возбуждения. Любовь? Страсть? Не смешите: это всего лишь голод. Целомудренно отвернемся? Что ж, она получила свое. Скрипит, раскачиваясь туда-сюда, дверь, сорванная с верхней петли. - Ты слишком наивна, моя радость. Эта женщина приезжала не просто так. - Я знаю. Алукард вздохнул. Помолчал, закинув руки за голову. Клонило в сон. Он не спал уже давно, недели три, и сейчас отдохнуть не мешало бы. Поспать два-три дня. Да и быстрый, жадный секс был даже несколько излишен. «С чего я накинулся на нее? - усмехнулся он про себя, - как мальчишка, кровью святой клянусь». - Я продрог до костей, пока ехал, - едва слышно произносит он, - там сегодня очень сильный ветер. Не думаю, что мисс Хансон уедет отсюда так просто. Скорее всего, она остановится на перевале. Полагаю, если попросить ее там задержать… - Не надо, Хозяин. Она же не сделала ничего плохого! - Виктория, ты сущее дитя. Она пришла в Дом с обоймой серебра, головкой чеснока в кармане и полная решимости истреблять нечисть. И ведь это не в первый раз? Только не говори, что ты об этом не знала. Знаешь, как в Библии сказано? «Кто взглянет с лукавым помыслом, тот, что согрешивший». Сегодня она удержалась, а завтра какие-нибудь фанатики-сектанты подпалят к чертям наш Дом. Почему ты так доброжелательна к тем, кого стоит бояться? Вампиресса не отвечает, потом подлезает под его руку, прижимаясь к своему повелителю всем телом. Она не знает ответа на заданный вопрос, но заранее просит прощения за свою ошибку. Ее Хозяин знает об этом, и покровительственно улыбается, обнимая ее и утешая: - Ничего. Не будь слишком доверчива. Я лучше разберусь прямо сейчас, пока не слишком поздно. Не жди меня, спи. И он встал с постели. …Я лежу на постели, раскинув руки, и смотрю в потолок. Я замерла, как бабочка на иголке; я слышу дыхание нашей соседки, слышу биение крови в каждой артерии своего сына, который спит в своей кроватке, слышу шевеление каждой сухой травинки на сенокосе. Я слышу. Он, мой Повелитель, Хозяин моей души в жизни земной и жизни вечной - пошел убивать. И я размышляю. Я могла бы просить его остановиться, но кто я, чтобы указывать ему? Справедливость его истинна и верна. Мне надо в это верить, и верю я, правильнее сказать даже, верую. Я молюсь за него. Когда-нибудь настанет день справедливого суда для нас, и, куда бы ни пошел он тогда, я пойду за ним. Бессмысленно уповать на праведность земного суда: мы убивали, но убивали и нас; мы грешили, но и вокруг нас не святые. Я слышу. - …Не подходи! - Смирись, Лили Хансон. Что ты скажешь мне в свое оправдание прежде, чем станешь моим ужином? - Я буду защищаться! - …Оставлю без комментария последнюю твою фразу; я хочу задать тебе вопрос. Скажи мне, Лили Хансон, зачем ты пришла в наш Дом с оружием, почему не использовала его и на что надеялась, уходя? - Не приближайся ко мне, вурдалак! Не подходи! - А между прочим, Бог велел делиться… - Какой Бог, кровосос? Да будь моя воля, вас бы всех… всех… - Бойся меня. Это всегда развлекает. Кровь делается горячее, когда вы боитесь. Бойся меня, мне это нравится… Но что могла она объяснить? Разве только заплакать, пасть на колени, и рассказать, что такое быть несчастным человеком рядом со счастливыми вампирами. Что такое - открывать письма, полные счастливого бреда и грамматических ошибок, и читать, как хорошо там, за гранью смерти. Жалеть каждый день себя - еще живую, но уже почти мертвую, отчаянно надеяться жить лучшей жизнью там, в новом будущем, только по-другому. Рядом живые, настоящие люди, настоящие мужчины, только все идут по своим делам, и никто не станет ждать, а каждый следующий день рождения приносит не подарки, но лишние беспокойные взгляды в зеркало. И напротив, как насмешка - невыспавшаяся, серая, превратившаяся в собственную тень Дита, но превратившаяся в счастливую тень. И вечная трескотня о Хозяевах, Повелителях и детях. О группах крови, как будто это так естественно - пить кровь по ночам и спать в гробу. Лили не понимает, что она никогда не знала другой Виктории Церас. Родилась Лили Хансон такой - не способной воспринимать кровавое обаяние вампиров. Она не слышит Песню. Это можно было бы назвать милостью, но она каждый день испытывает бездну отвращения, и рассудок ее помутился от того, что она видит. Лили считает себя очень умной, но она ошибается; иначе, как могла бы она приехать сюда, в Дом, где ее может ждать только смерть? …Конечно, она ничего этого не сказала. Как не смогла и объяснить и того, зачем взяла с собой пистолет и серебро - ведь она даже стрелять не умеет. А пока Алукард, улыбаясь так, что видны все его белоснежные зубы, медленно направляется к ней, наслаждаясь правом загнавшего жертву охотника, хищника, наделенного разумом. …Я переворачиваюсь на бок, закрываю глаза. Я не услышала выстрела - в тишине гор он был бы слышен очень далеко, и это, конечно, его право. Даже Инквизиция разрешает действовать в рамках самообороны. Красивые слова. Рамки… у него нет рамок, и то, что мой Хозяин подчиняется каким-то правилам и законам - не более чем иллюзия. Возможно, он ведет себя так, как будто подчиняется, но делает это не специально, а просто так. Красные цифры на часах показывают полночь. Смешное время. Четыре нолика. Растянуть бы их навечно. Минута, которая между концом дня предыдущего и началом нового дня; точка, с которой можно строить все заново. Я смотрю сквозь сонно слипающиеся глаза на часы, и на самом деле переживаю за Хозяина. Как он там, снаружи, не замерзнет ли? Я забываю о том, что он не может по-настоящему замерзнуть, и даже его слова «холодно» или «морозит» - всего лишь привычка переводить все на язык человеческий. Мы хищники, и то, что Инквизиция признала нас - я хорошо понимаю это - было всего лишь признанием их слабости перед нашим могуществом. Впрочем, ни один вампир не станет использовать это могущество ради мимолетного удовольствия. Сначала я тоже думала… думала, что обрела проклятие, потом полагала, что теперь я воистину бессмертна. Пришло время гармоничного равновесия. Я знаю, почему людей неприлично называть «пищей» даже в вампирском обществе, и почему надо говорить с ними вежливо, даже когда они проклинают нас. - Пип, а ты не боишься меня? - задумчиво спросила его однажды Виктория. Капитан мягко улыбнулся, и поцеловал вампирессу в лоб. - Глупенькая… я боюсь за тебя. Полночь… минута, короткое мгновение от вечности. На первой секунде я еще думаю, что изменю все, изменю весь мир. К сороковой сомнения уступают место уверенности: не стоит ничего менять. На пятидесятой я слышу пульс Хозяина - тот, который не в состоянии уловить даже тончайшие медицинские приборы. «Не спишь? Ну и славно». От него пахнет кровью. Он не обретает форму - моргают вокруг тысячи алых глаз, густой туман обволакивает меня. Мне щекотно, немного страшно. А потом - черные длинные волосы падают мне на лицо, сильные холодные руки обнимают меня. Я пью кровь с его губ, доверчиво прижимаюсь к нему, пахнущему убийством. Он возбужден, полон сил, и ничего не стоят больше три недели без сна. - Я рад, что ты дождалась меня, - насмешливо шепчет он. Я не смею смотреть в лицо ему, не вижу его глаз, но знаю их; я могу не смотреть на него, я чувствую его насквозь, он во мне. Мне бывает иногда от этой всепоглощающей близости больно, очень больно, но будь благословенна эта боль! Сотни поцелуев, которыми он осыпает мое тело, холодных поцелуев, влажные касания его языка, его довольное ворчание - он прижимает меня к себе, дразнит своим языком каждый мой нерв. И улыбается. Улыбается, закрывая от удовольствия глаза, и дрожат его густые ресницы, и выдыхает едва слышно «Дракулина… моя Дракулина». И, обвивая его ногами и опираясь руками о его плечи - как же он силен, мой господин! - я чувствую, что еще немного - еще совсем, совсем чуть-чуть, - пожалуйста… Если эта вечность - все, что я могу разделить с тобой, мой Повелитель, если мое тело может послужить тебе, если я сама могу быть полезна тебе хоть в какой-то, самой малой степени, - тебе достаточно подумать, и вся моя жизнь…ах, вся моя смерть… Один проповедник - вампир - как-то сказал с кафедры богословия: «Из сотни тех, что громко кричали о своем бессмертии сто лет назад, один лишь остался неупокоенным, он перед вами, и раскаивается в своей гордыне». Я не люблю Хозяина, я принадлежу ему, и я понимаю, что он прав. Я уговариваю себя признать, что мой господин не ошибается, потому что ошибаться он не умеет. Смирение, Виктория, смирение! - так говорил мне капитан Бернадотте, в шутку, когда я плакала у него на плече после того, как Хозяин ругал меня. Вот и сейчас, все, что могу я - это смириться. Я смотрю в потолок, обнимаю обеими руками шею Хозяина, который спит, касаясь губами моего плеча. Вот его глаза вздрагивают под веками: ему снится сон. Я могу прижаться к нему, осторожно дотронуться до его лба, и увидеть сон вместе с ним. Но я знаю, кто ему снится, и кого зовет он беззвучно. Не я снюсь ему. И та, что ему снится, его единственная слабость, брешь в его защите, последняя боль его души - она нужна ему. Я сторгуюсь со своей совестью, медленно умирающей не первый год; я научусь дышать не так глубоко, и мое сердце перестанет биться; я выращу своего сына настоящим воином, не знающим страха и сожаления. Я буду убивать в себе это лживое, человечное каждый день, чтобы сопровождать Хозяина на его пути. Кому продать мне душу, чтобы он был счастлив?! Я успокоила метания разума; я научилась разделять власть и любовь; но отчего, отчего, отчего больно мне, что не могу заменить собой хотя бы на одно мгновение ее? Хотя бы одну ночь спокойного сна для моего господина! Один день, чтобы он прожил в мире и покое от заката и до рассвета. Я любима; меня любили; меня любил самый лучший человек на всей земле, который умер за меня. Он умер, но я любима; а Хозяин любит женщину, которая жива, но ... и потому я счастливее его. - …Вам надо найти ее, - шепчу я, глядя на его спокойное лицо, - найти и рассказать ей; пожалуйста, не губите себя, Хозяин! - Ты так мало понимаешь, моя маленькая, - в ответ говорит он мне из своего кошмарного сна, - так мало… однажды я могу приказать тебе умереть за нее - что тогда скажешь ты? Как далеко ты готова зайти? - Прикажите мне, Хозяин, и умру, когда вы пожелаете, - выдыхаю я, но он уже не слышит меня: он снова глубоко погружен в свой сон. …я не хочу быть свободной. Потянуться… замурчать… и снова идти по своей вечной жизни, напевая нехитрый мотив… Смирение, Виктория, смирение! У тебя осталось всего две живых подруги.
Ирина: Черт побери... Я не могу написать сейчас ничего серьезного. Красиво, очень красиво выписаны отношения. Но какая здесь Серас.... Честное слово, я преклоняюсь. Образ просто безупречен. Мне понравилось, очень понравилось, как бы банально это ни звучало.
Lotmor: ОМГ!!! Супер! Серас миленькая получилась! Буду читать дальше
полная версия страницы