Форум » All you need is love » "Если бы" (PG-13; diary, AU; Алукард, Интегра, Серас) » Ответить
"Если бы" (PG-13; diary, AU; Алукард, Интегра, Серас)
Гайя: Название: «Если бы» Автор: Гайя Email: dopingprincess@yandex.ru Категории: dairy, AU Персонажи: Алукард, Интегра, Виктория Церас Рейтинг: PG-13 Предупреждения: ненавистникам пейринга А/И читать не надо Содержание: Алукард адаптируется в 21 веке и честно рассказывает об этом Статус: закончено От автора: "Это был мой первый фик" (с). Я им очень горжусь. У него есть продолжения... Дневник: Алукард. 14 мая. Вчера я получил паспорт. Теперь я гражданин Великобритании, Соединенное королевство пополнилось еще одним гражданином. Кому какое дело, сколько мне лет (год рождения – 1970, я долго смеялся), кто были мои родители (я узнал новое слово для своей «национальности» и для себя в частности, весьма обидное – гастарбайтеры, спасибо Интернету), и выяснил, что представляю собой даже не средний класс, а просто маргинальные низы общества. Я не получаю зарплату, у меня нет постоянного места жительства (в паспорте указан особняк Хеллсингов, не писать же, что нормы метража просто смешны и сплю я в гробу). Кому-то стоны шестисотлетнего вампира покажутся смешными. Но ведь язвительность – последнее мое оружие против людей. Не считая оружия, конечно, которое я все равно не могу использовать. А начиналось все давно: еще сэр Артур, да перевернется он в гробу, еще один потомок этого рода, намекал мне, что не все вопросы в королевстве можно решить с помощью оружия. Английский юмор мне тоже недоступен. Возможно, я погорячился. Очень возможно. Но выдержка изменила мне. Смешно: я нежить – официально состоящая на службе Ее Величества (пожалуй, она единственная, кто искренне проявляет ко мне участие, по крайней мере, из людей). И несмотря на это, до вчерашнего дня я просто не существовал. Пусть даже и так, пусть даже мне выдали этот смешной паспорт с этой смешной датой рождения… 13 мая 1970 года. Что ж, число вполне соответствует. А год... сотня-другая (тысяча…миллион) роли уже не играют. В честь столь знаменательного события Ее Злючество Интеграл Вингейтс… в общем, Злючка решила устроить мне праздник. Кто-то думает – из тех, кто хоть раз побывал с изнаночной стороны Хеллсинга – что основное наше занятие – убийство, размазывание чьих-то внутренностей по стенам всех доступных зданий и перестрелки с Искариотами. А я смеюсь. Люди до удивления тупы, мне даже стыдно, что когда-то я был одним из них. Увидев один раз в кино перестрелку, они искренне полагают, что так всегда, и патроны никогда не кончаются. Кончаются. И еще как. И до тех пор, пока кто-то – в моем случае, полицейская – не притащит замену – в славном и непобедимом герое проделают решето из дыр. Мне это не страшно. А вот столь любимый Голливудом (какие слова я выучил!) Джеймс Бонд… я уверен, если этот отважный агент живет на сей грешной земле, он мой собрат, и не женился по той же причине, что и я – видимо, все его любовницы давно стали его ужином, после таких-то обстрелов. Четырнадцатое мая. Если верить календарю и моему свеженькому паспорту, вчера мне исполнилось тридцать два года. В честь сего знаменательного события я, предавшись черной меланхолии, пригласил полицейскую (Викторию, Викторию, почему я не могу называть ее по имени?) в кино. А началось все три месяца назад… и началось оттого, что Злючка (моя обожаемая хозяйка, да выдадут ей на ее плоскую грудь очередную медальку и пусть радуется) подарила мне ноутбук. Конечно, это было предсказуемо, я давно мечтал освоиться в двадцать первом веке, но моя гордость не позволяла мне попросить. Спасибо Виктории. Девочка учится. Девочка больше не ползает у меня под ногами. Она вошла во вкус, как и я когда-то. И я словно бы заново переживаю с ней свою молодость, и в организации и вообще… она так радуется удачам и так переживает за провалы, пусть даже и мизерные, что мне хочется ее утешать снова и снова, только чтобы чувствовать живые чувства и живые эмоции. События последних трех лет, натянутые отношения с хозяйкой сгубили мою и без того больную и черствую душу. Если бы я был человеком, я пошел бы к психотерапевту. Но я просто спрятался в гроб и плакал кровавыми слезами. Нет, об этом в другой раз. В конце концов, это же дневник, я могу открыть его на любой странице? В смысле, допечатать в любое время? И в любой день? Во всех фильмах вампиры пишут дневники, и, наверное, это что-то общее между реальностью и выдумкой режиссеров. Только с того дня, как я почувствовал себя не-живым, но и не-мертвым, во мне проснулась тяга к сочинительству и к разговору с самим собой. Говорят, это мудрость. Но та же Виктория ведет дневник (розовая пушистая обложка и ручка с перышками, едва я замечаю ее с этой книжечкой в руках, она краснеет, как маков цвет). А разве есть мудрость прожитых лет у Виктории? Вот в кино, например… мы пошли с ней на кино – разумеется, про вампиров – «Королева Проклятых». Интересное кино… я искренне хихикал в самых «драматических» моментах, а моя дурочка подчиненная сидела с открытым ртом и жутко переживала за влюбленную в вампира девочку из мифической организации Таламаска. Она даже стала пинать меня ногами, когда я, как последний олух из выпускного класса, громко заржал – по-другому и не назвать – в тот страшный миг, когда вампир в пятый раз что-то там переспрашивает у кровавой королевы. Диалог примерно такой: «Ты мой король!» - «Я твой король?» - «Я люблю тебя!» - «Ты любишь меня?», ну и так далее. В зале кто-то навзрыд плакал. Виктория истекала кровавыми слезами и сморкалась в шарфик. По-моему, это самый скромный предмет ее туалета после пижамы… Интегра научила ее вести себя прилично за столом, но не научила прилично одеваться. В особняке Виктория ходит по стеночке. А за пределами его становится свободной. И, честно признать, мне нравится гораздо больше Виктория за пределами. В особняке она невзрачная – несмотря на всю свою весьма колоритную внешность – полицейская, а на улицах Лондона – она Виктория Церас, молоденькая и хорошенькая подружка старого рохли типа меня. …перечитал все написанное. Неплохо, если учесть, что последний раз я брал перо в руку… то есть, тогда это было перо… но сколько же я времени потратил на то, чтобы напечатать ЭТО! 16 мая. Снова Виктория. Плановая проверка – вот ежедневная рутина Хеллсинга. Полночь. Мы гуляли по набережной королевы Виктории от моста Ватерлоо до самого моста Вестминстерского аббатства. Тревога оказалась ложной, об окончании проверки я тут же доложил по телефону, и вдруг эта девочка, робко заглядывающая мне в глаза исподлобья (что поделать – с нашей разницей в росте) и говорит с вызовом: - А я не хочу домой! Так девочка заявляет маме, что, несмотря на свои тринадцать лет, прыщи и двойку по геометрии, будет всю ночь пить водку с апельсиновым соком. От неожиданности у меня слетела шляпа с головы – так резко я затормозил. И ответил совершенно искренне, но главное, все-таки ответил: - Я тоже. Погуляем? И мы пошли гулять. Мы гуляли так долго, что я забеспокоился: где же рассвет? Впрочем, в Лондоне рассвет иной раз не отличить от вспышек перегорающих ночных фонарей. Май. Туман. Над Темзой поют не сгубленные индустриализацией соловьи. Давно я не дышал полной грудью в этом городе. Было не с кем. Странно, но Злючка ничего не сказала по поводу того, что мы вернулись под утро. Посмотрела на меня взглядом убитой великомученицы и хлопнула дверью. Так тебе и надо, недотрога! Сиди одна, сиди за своим новеньким столом – помнишь, что случилось с предыдущим? Так вот, сиди, перебирай никому не нужные отчеты оперативников с «точек», и задыхайся в своем табачном чаду! Когда на улице весна, даже здесь, даже здесь, в этом Лондоне, так редко видящем солнце, - как можешь ты сидеть в своем кабинете, зашторив окна? Ты хоть видела эту луну за окном? Кто же из нас человек, Интегра… Впрочем, это ее выбор. А ноутбук долго мне снился. Смешно сказать, но мало кто видит вампира спящим. Это все равно, что подставить спину пуле, когда ты смертен, или когда пуля из освященного серебра. Но все-таки случается, что дремлешь в своем тесном гробу (или не очень тесном), закинув руки за голову и погрузившись в мечтания. В один из таких моментов меня и застала полицейская. Опять надоедала мне глупыми вопросами. Я хотел захлопнуть крышку гроба, но вовремя сообразил, что сам потом буду терзаться тоской по общению. (NB: не следовать советам Дейла Карнеги так буквально. К моей улыбке большинство людей не тянется). Она разговорила меня. И через три дня принесла мне, пыхтя от удовольствия, красненький ноутбук, милостиво жалованный «с барского плеча». Объясняла несколько часов, как идиоту, хотя я ее и не просил, куда и что втыкать и почему не надо стрелять в монитор… мне достаточно было бы пролистать инструкцию, но почему-то мне нравилось слушать ее щебетание. Это напоминало мне, что я все еще жив. Но самый рай пришел в мой сырой подвал вместе с линией Интернета. Я считал полицейскую глупой маленькой девочкой, а оказалось, она достаточно подкована, по крайней мере, в новых технологиях, в чем никогда не преуспевал я. Все прошло мимо, все достижения техники и науки, все прошло под канонаду выстрелов и моих издевательски-ехидных «да, хозяйка». Мобильные телефоны! Видеоконференции! Смс-ки! Лежа в гробу, я щелкал по клавишам телефона, посылая сообщения в гроб по соседству, и время от времени из обоих гробов раздавался безудержный, гомерический хохот. Чем дальше, тем меньше я жалею о том, что обратил ее в вампира тогда, в Чеддаре. От Интернета я сначала ожидал подлянки, и потому опасался его. Впрочем, тут я оказался прав. Кого я стесняюсь? Себя? Это же не ЖЖ, это же мой дневник, изолированный от всего остального мира! Конечно, первым делом я полез искать обнаженных женщин. Ох, лучше бы я этого не делал. Моментально засыпался порнографией. И не подумал бы кто плохого. Я искал картинки с ЕДОЙ. После питья медицинской крови всю зиму хочется мяса. Ох, как хочется. Я бы высушил эту. Благо, она точно не девственница (нет уж, спасибо, у меня тут две, на любой вкус…). И ту, тоже, хорошенькую и сочную… впрочем, в крови девственниц особая сладость. Никто и никогда до тебя… Сначала – здоровье! Потом остальное. Я давно уже не смотрю на смертных женщин, как на источник удовольствия. За сто лет воздержания… впрочем, эти подробности уже ни к чему. Можно меня тоже считать девственником. Не особняк Хеллсингов, а монастырь какой-то… 19 мая. Злючка страдает от приступов паранойи. Спит с пистолетом в руке (раньше он лежал под подушкой, я проверял). Не выключает компьютер. Бедная, бедная моя Интегра… помнишь? Настроение у меня паршивое, может, дождь за окном виноват, а может быть, это просто луна, луна сделала меня таким сентиментальным сегодня. Помнишь ли ты, Интегра, мое Злючество, какой ты была до того злосчастного случая? Она была другой. Когда ей исполнилось пятнадцать, пришлось сменить школу. Уже два года к тому моменту я сходил с ума от беды, которую когда-то описал Набоков в своей трагикомедии… «Лолита», написанная на великолепном американском английском, вполне соответствовала моему внутреннему состоянию. Я взращивал заново сломленную и напуганную девочку по имени Интегра, которую приходилось утешать, лелеять, пестовать и выслушивать вместе с Уолтером (ах, где ты ныне, Шинигами?) ее жалобы на жизнь. А заодно начинать жить заново – нам обоим, мне, вампиру, и ей, человеку. Гормональные подростковые бури и комплексы неполноценности, походы к психологу и, в конце концов, вызов психолога Ее Величества на дом… для меня. Но какой же трогательной Интегра была, как никто, когда сидела над учебниками! Когда старательно пыталась угодить – мне! Закрытая школа в Итоне. Два раза в неделю – посещение школы музыкальных искусств Святого Мартина, что близ Сохо. Лекции этики в Музее Флоренс Найтингейл. И на все эти мероприятия, помимо пятерых телохранителей, ее сопровождал я, но так, чтобы меня не видели. От учителей мы быстро отказались (мы... мы ведь были одной семьей, ты помнишь, девочка моя?). Интегра и так была довольно замкнута в мирке Хеллсинга, и общаться с людьми ей удавалось только с позиции крика и силы. Впрочем, до девятнадцати она была открыта и наивна. Огрызалась редко, но жестко. Смешно: я мог и могу защитить ее от упырей, гулей и всех врагов этого мира и миров других – но ничего не мог поделать с ее соседками по парте, с мальчишками, которые уже не дергали ее за косы, а презрительно сплевывали при виде нее на землю. Прозвище «дылда»… ха, меня они не видели. Интегра мечтала быть другой – такой, как Виктория, наверное. Такой же простой и без запросов. Вести дневничок с милыми секретами, одеваться по нескольку часов и спускать папино состояние на диски с тем… что.. гм… они называют музыкой, и косметику. Несколько фактов об Интегре для потомков: дети Хеллсинга, когда бы вы ни родились и кем бы вы ни были! Интегра: - Имела в 15 лет обыкновение бесцельно слоняться по дому в поисках съестного. Это сейчас я знаю, что она росла тогда по двадцать сантиметров в год, а тогда ее прожорливость меня отнюдь не умиляла. Иной раз она смотрела на меня таким пустым и голодным при этом взглядом, что я – вампир с прошлым! – пугливо озирался в поисках оружия. - Ела она много. Очень много. Очень-очень много. Она никогда не была сыта. И при этом она никак не набирала минимального для своего роста веса, и росла только ввысь. Ей прочили славу модели с именем. Она мечтала о пластической операции по увеличению груди. И втайне до сих пор наверняка мечтает увеличить губы. - Помимо проблем с манией ненавидеть свое прекрасное отражение в зеркале, она не могла видеть свое отражение в примерочных. Она в них просто не помещалась. Интегра Вингейтс Файрбрук Хеллсинг была проблемой для магазинов одежды, куда я, естественно, ее сопровождал. Как сейчас помню этот страшный сон семилетней давности: «Девушка, а на рост шесть футов два дюйма размер XXS есть?» - «Сэр, сэкономьте деньги, сводите вашу барышню поесть». Каждый поход неизменно заканчивался истерикой по поводу того, как она, Интегра, страшна, как ее никто не любит. - Несмотря на это, она носила каблуки. Каблуки высотой в пять дюймов. - Возможно, из-за ее роста все ее юбки были ей слишком коротки. Всегда. Она носила мини. Эти ноги от ушей… улица превращалась в сексуально-невоздержанную пробку, когда она дефилировала по Сити. Если вспомнить, что тогда она носила розовые очки, которые ей не подходили, и постоянно чуть хмурилась, чтобы что-то рассмотреть… и красную помаду, поярче моих сытых губ… и еще плюшевый мишка, которого Уолтер ей подарил, и с коим под мышкой она покоряла туманный Альбион… - Я был первым мужчиной (правда, тогда я исполнял скорее роль макета мужчины), который учил ее целоваться. Тут уж, как говорится, без комментариев. 21 мая. Через девять дней Болгарию и все области Румынии и соседствующих вольных княжеств украсит фестиваль роз. И меня там не будет. Уже в который раз. Сколько же сотен раз я пропустил этот прекрасный праздник! Как бы мне хотелось побывать там еще когда-нибудь! Зато я буду выстаивать домашнюю службу Хеллсинга по поводу дня Теобальда Венского. Я в восторге! Кажется, полицейская понимает и разделяет мои чувства, потому что, заглянув мне в глаза и положив руку на мою, она тихонько прошептала, что «идти мне на службу совсем не хочется». Все-таки я был бы католиком, оставайся во мне хоть какая-то вера. Или, возможно, я говорю это назло Интегре? А вот и мисс Злючка! Увидев ее, взмолился бы и католик, и баптист, и буддист. Куда делись только все эти платьица? Где сгорели все эти юбочки? Впрочем, пусть уж носит эти свои мешковатые костюмы. Пусть прячет под ними свои ноги, свои руки и свое тело вообще. В отличие от Виктории, которая обнажается с намерением убить, поразить и потрясти, и потому совершенно не кажется обнаженной, в случае с Интегрой все иначе. Если леди Хеллсинг обнажит плечо, я упаду в обморок от недостатка крови, воздуха и сил духа. Впрочем, самое сексапильное, что делает моя хозяйка в последнее время при мне, это поправляет очки. Обычный ночной мрак в подвале. Никаких обходов. Подозрительная тишина. Последний раз я слышал свое имя из уст хозяйки дней семь назад. Что бы сие означало? Глаза слипаются, и я понимаю, что надо все-таки встать и идти в гроб, надо спать, потому что силы можно восстановить только во сне… Несколько фактов о Виктории, которых я не знаю, и которые я хотел бы знать: - Она никогда не проводит у зеркала меньше трех часов в сутки. Почему за эти три часа она не попытается сделать что-то со своими волосами? Почему она их красит, сушит, завивает – но никогда не причесывается при этом? - Ее загадочная розовая тетрадка с надушенными страницами полна сокращения и шифров, я заглядывал. Угрызений совести не чувствую, у меня ее нет давно; но кто скрывается под аббревиатурой «М. Ал-д», обведенной в красивое сердечко? - В подвале есть ванная. Она появилась тут давным-давно, но только недавно ее отремонтировали. Спасибо полицейской, это ведь ее настояние было. Так вот, вопрос: что может делать вампир в течение двух часов в ванной, при условии, что воду отключили из-за неисправности арматуры? И почему из моих вещей в этой ванной лишь две: бритва и пена для бритья – (что поделать, наследие людей во мне сильно, и единое проклятие всего мужского пола тоже) – и те уже перевязаны розовыми бантиками и обцелованы чьей-то помадой? И кто сказал, что шесть полотенец для одного – это нормально? И почему полотенцем для рук нельзя вытереть лицо? - Виктория иногда не носит трусики. Это единственная из действительно интересующих меня вещей, которые я знаю точно. Кто регулярно подбрасывает эти трусики мне под стол, в гроб и на монитор, я не знаю. Но гораздо смешнее было бы подбрасывать их в постель леди Хеллсинг. Так что учти это, таинственный и невидимый фетишист.
Ответов - 4
Гайя: 24 мая. Рассвет застал нас неожиданно, и мы долго метались, дожидаясь открытия метро. Машина опаздывала. Наверняка из-за сокращения финансирования водителями теперь всегда будут китайцы, которые называют Лондон «халёсеньким голодком», и для которых оживленный Сити тише любого спального района Шанхая. Впрочем, это куда лучше, чем такси с русскими. Вот уж кто почище любого упыря. Дети мои! Я не знаю, кто вы и где вы, сколько вас и уж тем более не желаю знать, как так случилось, что вы вообще есть, но заклинаю: никогда не пытайтесь говорить с русскими, если уж вас угораздило сесть в русское такси. За шестьсот лет с этим народом… ничего не изменилось. Англичанин отвезет вас по адресу, откинувшись на спинку сиденья, разговаривая с радио на отвратительном «кокни», жаргоне улицы. Пару раз он, возможно, при наличии идеального настроения, спросит у вас про погоду. Если же такси дорогое, то разговора не будет вообще. Араб будет всю дорогу ругаться на светофоры, пешеходов и выть под музыку из старенькой магнитолы. В машине при этом будет такое смешение запахов корицы, ванили и ослиной мочи, что на половине дороги вас стошнит, и цвет вашей кожи приобретет зеленоватый оттенок, годный разве что гулю или Энрико Максвеллу, встретившему меня в темном переулке. Но русский! Для начала любой из них способен остановить машину (и плевать, что самолет вылетает через час), протянуть вам руку через коробку скоростей и доброжелательно представиться: «Сергей». Почти все русские таксисты в этом городе – Сергеи. Из магнитолы с равной долей вероятности может раздаваться траурное звучание Вестминстерского аббатства и «Калинка-Малинка», или то, что один из этих монстров называл «шансоном». Все эти таксисты – бывшие либо будущие уголовники. У всех есть хотя бы одна татуировка на видимой части тела. Выбриты все плохо, с порезами и царапинами. В машине обязательно приклеены бумажные иконы, а у одного впереди был такой роскошный иконостас, что я пожалел даже, что моя хозяйка этого не видит. Нашим бы рыцарям да с русских таксистов пример брать! Но не это самое страшное. Представившись вам и выпытав из вас все интимные и сокровенные подробности вашей частной жизни, русский начинает делиться своими. И вы уже, отупев от воя в магнитоле, чьей-то дешевой сигареты и запаха перегара, слушаете про «дочку папиного шурина моего двоюродного брата». При этом он успевает на пяти языках материться на светофоры, правительство, погоду, цены, нравы современности и готов поклясться на чем угодно в том, что если бы не Сталин, Черчилль во второй мировой… Выходите вы из такси, опаздывая на полтора часа, с головной и зубной болью, в глазах у вас троится, в кармане могут быть: фото русской жены чьего-то там шурина, деверя или «братана», бутылка водки «Калужская Ржаная» и брелок на память в виде Кремля, а также шарф неизвестной мне организации «Спартак». Обычно еще оставляется чья-то визитка, на которой написано примерно следующее: «Сергей. Телефон», то есть, даже меньше, чем на автомобильном номере Ее Величества. С этого момента ты – «кореш», и если ты имел неосторожность оставить какие-никакие сведения о себе, беги из дома и закопайся на кладбище у собора Святого Павла близ школы хорового пения. Русский найдет вас. А если даже и не он, то его теща, прибывшая в Королевство погостить со своей болонкой и яблочками-паданцами с родной дачи. Я знаю не понаслышке… 25 мая. Я благостен и спокоен… я благостен и спокоен. Не выходит. Я не благостен и уж тем более не спокоен. Запах крови и запах дождя до сих пор будоражат меня. Я взял ноутбук в гроб. Теперь это похоже на сцену из дешевого фильма ужасов: проводочки, тянущиеся к покойнику. То есть, ко мне. Я так и не рассказал главного. Впрочем, можно не спешить. Все, что есть у вампира – это время, по-моему, эту фразу я подцепил во время просмотра какого-то фильма про вампиров. Мы – я и полицейская – сидели в метро на станции Ливерпуль Стрит. Нас можно было принять за бродяг. После дождя грязно даже в Лондоне. Я помню, как устал. Как мне хотелось забыться тяжелым, усталым сном. Как мне нужно было отдохнуть. Будь я один, я вполне мог бы зайти в какой-нибудь клуб и перестрелять там половину народа. Это издержки бессмертия – существование кровавого безумия, которое охватывает тебя с ног до головы и превращает в хладнокровное чудовище. И ведь мне это нравится! Я получаю наслаждение от этого! Но рядом была Виктория. Грязная рыжая мордашка с беззащитно-голубыми глазами, растерявшими свою рубиновую глубину. Сидели мы на полу, прислонившись к разбитой кафельной стене. Ни дать, ни взять, люмпены на обочине дороги. Пять часов пятьдесят минут. - Хозяин, а мы домой пойдем или поедем? – спрашивает меня полицейская, и от этого детского голоска я вздрагиваю, как от удара, - а то у меня нет денег… совсем. Машину нам не прислали, а денег нет. Чудесно. Если теперь еще выяснится, что… ну конечно! Беда одна не приходит! «The number you have dialed is not answering, please, try again later». Почему не отвечает? Неужели Интегра еще спит? Или она просто не реагирует уже даже на звонок с моего номера? (Мелодия на меня у нее поставлена, кстати, из фильма «Умри, но не сейчас», про 007). Волшебно. Последние билеты на метро, невесть как нашедшиеся у Виктории Церас, стали нашей единственной надеждой. Ну что ж, посидим тут, посидим. Мимо ходят люди. Такие живые, такие теплые Кто сказал, что вампиры не мерзнут? Тот, кто не мок в Лондоне и не встречал новый год в Москве. Мне очень нужно тепло сейчас. Тепло их тел, тепло их крови. Тепло их душ. Мимо ходят люди. Два вампира сидят на приступочке под кафельной стеной, и сейчас мы напоминаем беженцев, испуганных огнями большого города. Не знаю, почему вдруг, но мне очень захотелось взять полицейскую за руку. Что я и сделал, содрав с рук перчатки. Ненужное украшение: печати и так вбились в мою кожу до костей. Взяв ее руку и переплетая наши пальцы, я понял, насколько же соскучился по ощущению чьей-то ладони в своей. Когда-то мы с Интегрой Хеллсинг гуляли, взявшись за руки. Вернуть те дни… хотя бы так. Словно почувствовав мои мысли, Злючка позвонила. В тот момент, когда Виктория ткнулась головой в мое плечо и шмыгнула носом. И в этот чудесный миг – пронзительный звонок саундтрека из Блэйда второго. Ну и кого мне погладить по голове за эти прибамбасы в моем мобильном телефоне? Ах, конечно, рыжулю! - Где вы? – спрашивает она спокойным голосом. Но я чувствую ее нервозность. - Ливерпуль Стрит. - Как вы там оказались?! – о, хозяйка с утра, фурии, завидуйте! – я сейчас же вышлю за вами машину… Черт… Она что-то роняет. Чувствую, что леди стоит сейчас в пижаме и босая, и пытается найти свои очки, которые – клянусь небом, всегда! – она кладет их справа, а с утра ищет слева. И на мобильный она мне перезвонила только потому, что услышала знакомую мелодию, так она бы и не почесалась. - Так, - спокойно говорит Интегра, и я понимаю, что она нашла очки и теперь пытается прочитать карту метро – еще бы, свой водитель, какой общественный транспорт! – доезжайте до Хаммерсмита. Там выйдете, и у отеля Holiday Inn вас встретят. - Да, хозяйка. По-моему, она мной недовольна. Второй раз я возвращаюсь не в положенное время. 27 мая. Жарко… душно.. вентиляцию опять забило чем-то. Подозреваю, что завтра в особняк приедет группа дератизаторов, потому что крыс стало слишком много. То есть, достаточно для того, чтобы Интегра Хеллсинг, стоя на столе, вопила от ужаса. Странная она. Не боится упырей, не испугалась выпадать из вертолета, не боится укусов, царапин, фашистов, католиков и клинической смерти. Боится крыс, мышей – притом, что домашних любимцев в клеточках и без оных может часами рассматривать с умилительной улыбкой на своем остром лице. Пожалуй, еще несколько фактов относительно Интегры (надеюсь, она никогда не узнает, какими путями я все это узнал; продать, что ли, сведения тринадцатому отделу?): - она верит в магазин на диване и одержима покупками по Интернету, сейчас ее мания несколько притуплена чувством собственного достоинства. Но все-таки она пролистывает каталоги с дорогущей косметикой с чувством упоения, я знаю. Потом всей этой косметикой и прочим барахлом оказывается завален МОЙ подвал, который полицейская упорно зовет нашим. - Интегра боится: мышей, крыс, тараканов, темноты, когда скоро критические дни, когда ее трогают за шею сзади. Интегра ужасается: популярной музыке (девочка моя, я же помню, сколько ее у тебя в свое время было!), зеркалам на улице (и потому мало кто видел ее гуляющей по улице), когда горячий кофе проносят над чьими-то коленками. - Интегра спит в пижаме. Или без ничего. Пижама с сиреневыми мишками означает, что она довольна и благостна, спокойна и рада жизни. Бывает нечасто, но бывает. В эти дни она не запирает комнату на пять замков, выкладывает пистолет на прикроватный столик и иногда даже разряжает его. Свет гасится, а плюшевый мишка извлекается из письменного стола. Пепельница стоит пустая, чистая и нарядная. Как многое зависит от пижамы! - Раз десять в месяц из недр гардероба (серо-зеленая плесень одинаковых мешковатых костюмов и надежно запертые подарки от ведущих домов моды) извлекается атласное сокровище с черными кружевами. Когда Интегра задумчиво достает эту мечту махараджи, стоит ждать беды. Она больше не мила и не благостна. «Найти и уничтожить! Скотины! Все уроды! Чтоб тебе упокоиться!» - это самое мягкое, что я слышал в такие дни. Она делается страстна и неуравновешенна. Может напасть и покусать (всех прочих, кроме меня – словесно). Пепельница, прикроватный столик, пистолет и гардероб – везде окурки, пепел и порванные в клочья отчеты. - Третий период – это футболка «Манчестер Юнайтед». Самый удивительный период. В такие дни Интегра не запирается, но при приближении к ее двери вы рискуете услышать категоричное: «Пошли все вон от моей спальни!». Паранойя превращается в тотальный пофигизм. Она смотрит полночи телевизор, листает глянцевые журналы и пьет газировку. Пепельница стоит на подоконнике, на который она залезает с ногами. Но курит она в кровати, стряхивая пепел в пустую бутылку или чашку из-под чая. Коньяк изгнан. Пиво. Совпадает период обычно с Лигой Чемпионов. И, наконец, тот один-единственный день в три месяца, когда после удачного дня и самолюбования (приступы случаются так редко, что обидно!), она заваливается с сытой улыбкой поперек покрывала. И тогда на ней нет ничего. А поскольку от беспокойства за нее я никогда не смогу избавиться – ведь часть ее крови есть и во мне – я стараюсь выгадать этот единственный день, чтобы не заглянуть в ее спальню. Потому что она невинная девушка в свои почти двадцать пять, потому что она не знает, что я за ней наблюдаю, потому что она уже не маленькая Лолита в сиреневой пижамке, а сама Лилит, ждущая короля Ада. И потому, что у меня сто лет не было женщины. 29 мая. …жарко… умираю от жары… душно и тесно. Я бы погулял по крыше. Так я и сделал. В общем, зря. Не знаю, что понесло меня туда, наверное, старая и позабытая уже привычка, которую она сама во мне вырабатывала: привычка заглядывать в окна. Злючка сидела перед телевизором в майке «Манчестер Юнайтед». Все верно, Лига Чемпионов. Закончилась 15 мая, с результатом Реал – Байер 2:1. Теперь по телевизору, толкая друг друга, теснятся два счастливых лица: Рауль и Зидан, чтобы рассказать, как тяжел был путь к финалу. Не понять мне англичан. Не знаю, почему, но Интегра была так похожа на себя настоящую – то есть, на ту, которая устала от работы и просто хочет побыть в тишине – что я, полюбовавшись на эту невинность в короткой майке, зашел к ней, вежливо постучавшись в окно. Она перевела на меня осоловелый взгляд своих глаз. Когда-то, Интегра, я смотрел на синее небо только потому, что не мог смотреть в твои глаза. Теперь я могу. Переболел. - Чего? – это округленное розовыми английскими губами почти в «О» слово производит на меня неизгладимое впечатление. Развратница в монастыре. Монашка в борделе. Кто же она? Кто она, моя Хозяйка, моя девочка, кто она? Раздраженное молодое лицо с кругами под глазами и ее любимые очки, у которых она сломала когда-то дужку, но потом отдала в ремонт, хотя могла купить новые. - Мне показалось, вы звали меня, Хозяйка, - вечерняя игра в шуточки. Интегра закатывает глаза. Она знает, что не звала меня, и что ослышаться я не мог. И я знаю, что она знает. - Садись, Алукард, - она хлопает по простыне, и закуривает. Когда настает эпоха «Манчестер Юнайтед», она курит сигареты с ментолом, от которых у любого нормального человека начнется изжога, и вылезут глаза из орбит. Но иной раз мне кажется, что Интегра не совсем человек. Я сажусь рядом с ней. У Интегры полосатые простыни. Полицейская как-то спросила меня, почему я предпочитаю красные и черные оттенки. Что я мог ответить? Не знаю. Все вампиры моего возраста их, наверное, предпочитают. Потому что в любой темноте остается только кровь. Но вот сейчас на мне просто черные джинсы. (Смейтесь, любители пафоса! Зато кроме них еще и шелковая черная рубашка и алый шейный платок). Интегра протягивает мне пиво, я вежливо отказываюсь, равнодушно пялясь в телевизор. Бу-бу-бу… - спортивный комментатор, задушенный многочасовым ором поверх воплей фанатов. Бур-бур-бур! – радостный Рауль, журчащий что-то слишком близко к микрофону. - Опять Ювентус в пролете, - сообщила Интегра, поправляя съезжающие из-за сломанной дужки очки, - может, в следующем году… Бур-бур! – Бу-бу, как вы отреагировали… - Бур-бур-бур! - Я подумала, Алукард… подумала тут, что слишком много в последнее время… – затяжка, прищур синих глаз, косой взгляд на меня, не ухмыляется ли моя физиономия, - подумала, что нам надо разобраться в событиях четырехлетней давности. Ага, моя Хозяйка была у психоаналитика. Уже лучше. «Рауль, а как вы…? – бур-бур-бур…». - Я хочу сказать, что пользы для Хеллсинга было бы больше, если бы мне кто-то помогал, - прости, Господи, прегрешения мои! Сейчас она скажет, что этим кем-то буду я; - но поскольку я не могу никому передавать свои дела, то хотелось бы просто чувствовать поддержку, а не враждебность. Бур-бу-бу-бур… - Ты выросла для кого угодно, но не для меня, - говорю я и отбираю у хозяйки пульт, потому что началась реклама, - эти человеческие замашки во всем «разобраться» просто смешны. Как можно уместить какую-либо враждебность в словах «да, Хозяйка»? Она молчит, но я-то знаю, что после таких слов – если оставить ее в тишине – железная леди протестантов обязательно будет рыдать в подушку, а после долго и с упоением жалеть себя. - Потому что я не отходил от тебя с того дня, как тебе исполнилось тринадцать. И если в чем-то виноват я, так это в том, что не уберег тебя от окружающих людей, что вампиру неподвластно. Тебе все равно придется общаться с людьми, хочешь ты того или нет. Но вот для меня издеваться над собой не стоит. Отбираю у нее пиво и ставлю на пол. - Алукард, я делаю попытки, - ну вот, сейчас Злючка точно заплачет, - делаю попытки начать с тех, кто рядом со мной. Пытаюсь изменить свое отношение к тебе, к Виктории. Не надо вставлять палки мне в колеса! Помолчали. Она справилась со слезливыми интонациями, я справился с желанием ее поцеловать, уложить спать и спеть песенку на ночь, как в те незабвенные времена, когда она была младше. Старинную валахинскую песенку, о том, что все придет, весна, любовь и первая гроза. Но мне нельзя прерывать ее. С опозданием, но она пытается стать взрослой. - Мы впервые поговорили как люди, - я улыбаюсь-скалюсь, и она тоже, - за последние четыре года. - Это хорошо, - ну почему у меня язык присыхает к горлу?! Почему я ничего не могу сказать? Почему я говорю с кем угодно, но не с ней? – это правильно, Интегра. И это заметно. - …Рауль подонок, играть не умеет… спокойной ночи, Алукард! - Великолепной ночи, Хозяйка. 30 мая. Сейчас, полежав в гробу и отоспавшись после нервного потрясения вчерашнего разговора с Хозяйкой, я вдруг понял, что мне – с моим грузом не-прожитых лет гораздо проще, чем Интегре. Я просто закрываю еще одну страницу истории, а я прожил немало, чтобы начать заново жизнь в новой эпохе. Я могу стать моложе, с каждой следующей эпохой я словно заново окунаюсь в человеческую юность, потому что они люди вокруг меня, становятся моложе, а я меняюсь слишком медленно. И у меня есть Виктория Церас. Полицейская, как маленький и безобидный домашний зверек. Маленький? Да. Безобидный? Ни в коей мере. Если бы я приказал, она упокоила бы и леди Хеллсинг… но это просто сравнения, не более того. У меня есть Виктория. Когда я подумал об этом впервые, то понял, насколько медленнее со встречи с ней текут события моей жизни. Она ворвалась в мою застоявшуюся не-жизнь, как соленый морской ветер, как чайка, прилетевшая с излучин Темзы. Она пришла ко мне внезапно, словно сама этого хотела, пришла, чтобы вкрадчиво и постепенно заполнить мое существование и скрасить дни и годы. Здесь было пусто, сыро, мрачно. Шестисотлетнему холостяку из кровавой нечисти недоступен уют. Тут стоял гроб. Стояло кресло. И маленький столик, на котором я складывал свое оружие перед тем, как лечь в гроб. Тут нельзя было помыть руки, и тут не было света. Я мог зажечь электричество, Ее Злючество все-таки не настолько была зла на меня, чтобы сделать из меня бледного подвального призрака… ах, я еще забыл припомнить дребезжащий холодильник, якобы с медицинской кровью, которой там в помине не было, что еще при Артуре стоял. Вот, пожалуй, и обстановка. Она пришла, и изменилось все. За пять месяцев, а это так мало, когда все время что-то происходит, подвал стал «подвальчиком»; гроб – «гробиком», а мрачные, покрытые плесенью камни оказались разрисованы разноцветными мелками и отчищены до блеска. Появилась целомудренная «ширма», на самом деле – стены, за которыми ее комнатка. Пахнет фруктами и теплом солнечного света, я еще узнаю этот запах. Мой угол она не трогает, но теперь тут стоит складной стол из нержавеющей стали, холодильник стал встроенным, появилась маленькая кухонька, я уже не говорю про такую роскошь, как ванная. Она заклеила все стены розовыми плакатами и стразами, она засыпала пудрой и блестками мой подвал, повесила над унитазом (ну да, здесь даже он есть) самодельную табличку «Опускай сиденье!». И хотя она не трогает лишний раз мои вещи, но протирает пыль и выбрасывает мусор. Что еще? Глянцевые журналы; нижнее белье, которое везде. Косметика, которой никогда не пользовалась Интегра, и которую она великодушно отдала полицейской. Мелочи: свитера, шарфики, шортики, духи, бантики, рюшики… конечно, временами это раздражает. Но все же благодаря ей в мою не-смерть вдруг вошла не-Жизнь, молодая и своенравная. Теперь мне не так одиноко. Даже когда она просто щебечет, или включает музыку, такую же глупую, как и вся эта человеческая музыка, когда она пристает с вопросами или смотрит кино «про любовь» – а ее она умудряется найти даже в новостях – она вносит в мое существование комфорт и приятное разнообразие. Итак, факты из жизни Алукарда (каким бы ни было оно… но это МОЕ имя). - Я не умею включать стиральную машину, пылесос, и до сих пор опасаюсь слов «модем», «провайдер», «сервер» и «гарантия». И оправдываться возрастом бессмысленно – если у меня действительно старческий маразм, это не поможет. - Поскольку всего вышеназванного я касаться побаиваюсь, этим занимается полицейская. Кстати, стирает мои вещи тоже она; прачечной Хеллсингов я не пользуюсь. Виктория выковыривает пули из плаща, отдает сапоги в ремонт и обшивку гробов в химчистку (это слово для меня все равно что «атомная бомба» - что существует, знаю, но принцип работы и суть…). - У меня есть гардероб. Помимо трех плащей на все случаи жизни, там есть одежда, которую мне купила все та же Виктория. И эту одежду я даже ношу. - Даже тапочки. - Я не знаю, можно ли заработать этим фактом деньги, я вообще с деньгами не в ладах, но у меня есть шампунь, и я мою волосы только им. И он чудесно смывает кровь и пепел от упокоенных мною вампиров, упырей и прочей нежити. - Из прочих даров цивилизации, помимо упомянутых, я люблю художественную фотографию. И мало кто знает (кроме полицейской и Интегры никто, наверное), но я умею играть на гитаре. Было дело, научился. Танцевать, кстати, тоже. - Я люблю читать классическую литературу разных народов мира. А вот кино не жалую. Смотрю его только тогда, когда его смотрит Виктория Церас. - Она стала занимать в моей не-жизни слишком много места. И я этим доволен.
Гайя: 2 июня. Интегра. Мне снится Интегра. Просыпаюсь в холодном поту и начинаю искать круглосуточную Интернет-аптеку с доставкой. К сожалению, ни крови, ни кучи других полезных вещей заказать без рецепта нельзя. Почему в Лондоне так мало аптек? Четыре года назад. Мне снова снится этот кошмар. Мне снова снится кошмар. Все начиналось волшебно. Выпускной в колледже. Выпускной – такой важный день в жизни любой девушки (я это знал; я прочитал это в одной из книг по воспитанию подростков). Мой шестифутовый подросток начал готовиться к этому заранее. Выразилось это в покупке вечернего платья, черного, расшитого едва заметными серебряными нитями, удивительно красиво облегавшем ее фигуру. Фигуру, без сомнения, изумительной, почти античной красоты. Без бретелек. С накидкой из голубой норки. Конечно, на этот выпускной бал нужно было звать родителей. Ни матери, ни отца у нашей сиротки не было. С ней пошли Уолтер и я. Уолтер моментально очаровал своими манерами одну из распорядительниц бала, а я ни на шаг не отходил от Интегры. Красавица. Моментально сплывающее в памяти слово. Мгновенно пронзающее душу при взгляде на нее. Пятнадцать минут славы, положенные каждому человеку, для такой красоты могли превратиться в века. Она долго готовилась. Шпильки. Высокие, пятидюймовые. Тонкая, длинная фигура, гордо расправленные плечи, отработанная королевская походка. И я рядом с ней, в костюме, сшитом на заказ, гордый за нее, мою Хозяйку, гордый, как отец или любовник, гордый, как мать или сестра Я ведь заменял их всех (ну, про любовника, конечно, это я сам себя тешу). Мы танцевали. На нас смотрели все эти корявые английские девочки, а мне казалось, что мы одни и нас не видит никто. В пригласительном листе я значился обтекаемо «друг». За весь вечер мы не обмолвились с моей Злючкой ни словом. Но сердце мое – мое мертвое столько лет сердце – билось чаще обычного. Оно билось, и я был счастлив, счастлив вдыхать жизнь вокруг меня, жизнь, какой прежде никогда не видел. Все эти маленькие, коротконогие, прыщавые и хорошенькие, симпатичные и даже красивые девочки женской Итонской школы смотрели на нее, воплощенную гордость и красоту дома Хеллсингов, смотрели, не отрываясь. Смотрели на нас обоих, даже не пытаясь завидовать. Зависть – такое мелкое человеческое чувство, это же ревность к счастью. А ведь мы были счастливы, Интегра. Я помню, эти шуршащие кринолины вокруг, эти раскрасневшиеся лица, эти упоительные мгновения единства с той, что я лелеял, как цветок в оранжерее. Я гордился ей, как Пигмалион гордился Галатеей, как гордился безымянный архитектор, создавший шедевр садов Семирамиды. Что же случилось? Это было так предсказуемо, что я должен был быть готов. Помню только дождь, хлещущий меня по лицу, помню, как вышвырнул молодого прыщавого парня из машины и вытащил оттуда же Интегру – в порванном платье и всю в испуганных слезах. Помню, что она отворачивалась от меня, и ее глаза были мертвы, они принадлежали уже не ей. Помню, как Уолтер смог остановить меня, меня, высшего вампира и сам отправился разбираться с этим пареньком, пока я оставался с Хозяйкой. Ровно четыре года назад. Я не смог ее защитить от разочарования в людях, ведь она была и остается потрясающе хрупкой, беззащитной, любое обидное слово может ранить ее. Тогда и обосновались в ее шкафу мужские костюмы и строгие блузки. Она перестала носить юбки каждый день, словно боясь, что еще хоть раз… - Дай же мне повеселиться, Алукард! – это ты сказала, Интегра? И я ушел, чтобы дать тебе веселиться с живыми. И едва успел, услышав твой крик. Едва успел спасти тебя от изнасилования, спасти, чтобы оказаться мишенью для твоего гнева. Ну что ж, теперь ты решилась начать жить заново. Твои костюмы стали приталенными, ты снова разговариваешь по телефону со старыми знакомыми, и не боишься принимать комплименты. Ты многого достигла, Злючка. Я боялся, что ты останешься до конца жизни напуганной, зашоренной старой девой, но ты переступила через это. И я горжусь тобой, моя Хозяйка. 4 июня. Опять полицейская. Видимо, не один я здесь вижу сны. Она плакала, и я даже догадываюсь, по кому. Мне не жалко ее, как ту, с которой я делю свое существование, но мне жалко в ней ее человеческое сердце, которое болит и страдает. Несчастны те, кто не могут разделить даже смерть с любимым существом. Впрочем, с нелюбимыми делить жизнь гораздо сложнее. Наверняка. Это все просмотр «Ромео и Джульетты», над которыми Виктория рыдает вторые сутки. Что я могу сказать ей? Чем я могу утешить ее? Она утешится сама. Ее слезы просохнут, как исчезает дождь, она снова будет улыбаться. Я разрешаю ей дурачиться. На улице непривычно жарко (это называется глобальное потепление), и потому мы сидим безвылазно в подвале, поднимаясь для ежевечернего чая, который вампиры пить все-таки могут. Дурачится она по-своему: заплетает мне косички, не реагируя на утробный рык протеста, включает музыку и мучает меня просмотром слезливых мелодрам. Я нашел форум, на котором собрались в основном парни, и с удовольствием понял, что я остаюсь все-таки мужчиной. «Самец вампира, одна штука» - так вроде бы меня дразнила Злючка? А почему я мужчина? Я бреюсь, я разбрасываю вещи там, где мне вздумается, не убираю со стола пустые пакеты из-под крови и ненавижу сопливое кино «про любовь», ненавижу столь ярко, что сам себе кажусь смешным. Ну и больше всего я становлюсь простым, обыкновенным, человеческим мужчиной в дни, когда Хозяйка спит обнаженной. Я знаю это, я знаю, что могу увидеть ее, что могу посмотреть на нее, раскинувшуюся на кровати в облике Данаи, но не смею. Мне хочется, но я не могу. Сейчас эта ночь. Прекрасная ночь… я не могу ни лежать в гробу без дела, ни болтать с полицейской (она щебечет, а я молчу). Почему-то меня не трогает ее майка «Манчестер», почему-то меня не трогает ее взгляд поверх очков. Меня волнует сама мысль о том, что Интегра любуется собой в зеркале, и, довольная увиденным, засыпает и видит хорошие сны. Честность. Честность, прежде всего. Говорю здесь с будущим, с собой будущим: я хочу видеть ее в эту ночь. Я хочу прикасаться к ней, хочу смотреть на ее красоту, на ее жизнь на то, что она жива, жива, и знать, как она дорожит этой жизнью. Однажды, не помню уж, как именно (за долгие годы можно многое забыть), я нашел у нее в кабинете (под грудой накладных, отчетов патрулей и писем с приглашениями) каталог свадебных платьев. Честно? Я плакал. 6 июня. Да что с ними со всеми такое?! И полицейская туда же? Чем их всех, таких разных, таких непохожих, разделенных смертью, привлекают эти комки тюля и кружева? Но Ее Злючество не разоралась по поводу того, что Церас не закончила отчет по недавно упокоенным (с покаянием и исповедью, разумеется). Злючка тонко улыбнулась и сняла очки, потом сняла перчатки и… - Дай посмотреть мне, Виктория. Оробев от этого тона, полицейская вручила журнал Интегре. Интегра полистала задумчиво толстые страницы глянца, потом прищурилась, ткнула пальцем в какую-то картинку (по мне, они все одинаковы). - Тебе нравится? – спросила она полицейскую холодным тоном, таким холодным, что Антарктида и та остыла бы. Виктория взглянула на фотографию. Очередная тощая модель с пафосно-постным личиком, застывшая в немыслимой позе и обернутая в белую парчу. - Нет. Никогда не думал, что глаза Интегры так будут сиять от удовольствия. - Мне тоже не нравится! А это? Тебе не кажется, что у нее руки толстоваты для такого платья? - Нет, а вот то? Это же просто кошмар, как будто шнурком от ботинок… Шок. Неверие. Мертвая и живая. Перерыв на чай. Перерыв на кровь. Рыжая улыбка, вбитая в холеное тело разбитной красавицы, и аристократический полуизгиб тонких губ, заключенный в стане Снежной Королевы. Как жить? Вернее, как не-жить? Злючка упорно продолжает ездить к психоаналитику. Не знаю уж, что он там ей говорит, но есть перемены к лучшему, и это замечательно. Где она откопала этого мудреца? Улыбается. Спит в сиреневой пижамке. Пытается бросить пить чай. Я бы на ее месте отказался бы от коньяка. Курит умеренно. Интегра, девочка моя, ты делаешь успехи. Завел «аську». Модный атрибут молодого человека двадцать первого столетия, но никак не вампира моего возраста. Теперь переписываюсь с полицейской, парочкой наемников, которые докладывают о своих успехах, и подумываю, не открыть ли консультацию он-лайн для вампиров, решивших изменить свою не-жизнь к лучшему. В мой почтовый ящик (тот самый, что зовется «мылом»), стали приходить письма с предложениями грандиозных лотерей и выигрышей. Мне стыдно признаться, но я даже начал одно из этих писем читать. Спасибо тебе, полицейская. Спасибо большое. Просветила… Возможно, это называется ностальгия – чувство среди вампиров нередкое, насколько мне известно, - но я скучаю по старине Уолтеру. Дворецкого Интегра не пригласила нового. Но без Шинигами дом стал другим. Не хуже. Не лучше. Не опустел, нет. Хороший дворецкий – а Шинигами был им, без сомнения, - обязан сделать так, чтобы его присутствия или отсутствия не замечали. Точно так же, как и хороший телохранитель. Даже вампир. Но человеку исчезнуть, не покидая хозяев ни на минуту, гораздо сложнее. Так было всегда и так будет всегда. Теперь Дом стал другим. Но все же – спасибо тебе, Виктория Церас. В этом доме у меня, благодаря тебе, есть свой угол. Я слишком часто стал думать о тебе, полицейская. 12 июня. Наконец-то было стоящее задание. Два бесчинствующих молодых вампира и целый дом трупов. И три упыря. Всего лишь. Но если бы кто-то зашел в тот дом, он понял бы, что я имею в виду. Самый центр Лондона. Менеджер из Сити, его жена и ее сестра. Жертвы вампиров. Но не они одни; их гости, пришедшие поздравить с именинами, какие-то маленькие дети. Я понимаю, что это, должно быть, вызовет тошноту, отвращение у человека, но у меня просыпается зверский аппетит, чудовищной желание крови, крови, еще и снова. Словно сон покидает мой разум, мое тело, и я снова с тобой, кровь, живая отрада моей вечной не-жизни. Виктория, которую я чувствую рядом, тоже понимает это сладкое предвкушение. Я думаю, что вампиров много среди патологоанатомов, особенно среди тех, которые работают, как проклятые, сутками, не выходя на свет и не отрываясь от сосредоточенного расчленения уже остывших людских тел. Полицейская поскользнулась на чьей-то вырванной печени. Поскользнулась и упала. Говорит, ей не было больно, но я чувствовал, что больно ей было. Комнаты все в крови. Можно изучать анатомию людей, этого слабого племени, этого жалкого подобия нас… но нет. Тяжело признавать то, что признавать не хочется, но я решился быть честным. Мы появились лишь тогда, когда были те, кто давал нам кровь. Люди, наш корм и наш Хозяин – как хозяин паразита на своем теле – это человечество стало смешно, но каким бы оно ни было, это и наш народ тоже. Я не могу смеяться им, когда вижу их по отдельности. Мне снятся странные сны, сны о том мире, где мы находим общий язык. Ведь это так естественно! Я не устаю думать, что вампиры и люди могли бы существовать в относительном равновесии. Мы похожи. За пятьсот лет размышлений я пришел к этому, и знаю, что мало кто из вампиров, рожденных в этом веке, думает так же. И это понятно, сначала люди становятся кормом, едой, не более, человечество становится одним донором – чтобы через каких-то пятьсот лет снова стать человечеством. Но вы, люди! Вы же сами не можете примириться между собой. И это затрагивает и нас. Вампиры-католики и вампиры-протестанты. Мне уже смешно. Во рту появляется горький привкус от одной мысли, что раздоры Хозяев превращаются в раздоры слуг. Но кто чей слуга? О, Ее Злючество зовет меня. Вернулась. Интегра вернулась от психоаналитика и собирается применить ко мне свои новые умения «общаться с нелюдями». Чему, интересно, только учит ее там этот доктор? Что он может знать о ней, о той девочке, о которой все знаю я и только я? - Только я знаю, сколько шрамов на ее теле и на ее душе. Потому что ее кровь во мне, и каждый выстрел, удар, каждое обидное слово для нее – это втройне удар и по мне. - Только я знаю, какие на самом деле снятся ей сны и что она чувствует, вспоминая свое детство. Потому что это я могу видеть. - Только я знаю размер ее груди, ее обуви и сколько она весит. Вполне возможно, что даже ее врач этого не знает. В прошлом году она чуть не умерла от истощения и падала в голодные обмороки, и с тех пор не встает на весы, чтобы лишний раз не тревожиться. А грудь у нее маленькая. До полицейской далеко. - Только я, Интегра, знаю, что после меня ты не целовалась ни с кем. Даже с тем сальным подонком, что пытался изнасиловать тебя. 14 июня. Я собственник. Я понял это давно, но признаться в этом, написав эти слова, оказалось сложнее. Я зависимый собственник. Это не шутка, а последствия штатного психолога, который приехал из Орлеана. Говорит он с акцентом, но каких только акцентов я не наслушался за многие годы! Впрочем, я впервые вижу человека, который, по его собственным словам, разбирается в психологии нежити. Из нежелания показывать свое любопытство (если оно появляется – то это моя слабость), я не спросил, какую еще нежить он исповедует на своей кушетке там, во Франции. Очень интересно. За полтора часа непрерывной промывки мозгов я узнал о себе много нового, ведь столь глубинное самокопание никогда не было чертой моего характера. Ну что ж, потешно. - Признайтесь самому себе Алукард. Вы привязаны к своей Хозяйке. (Молчание). Вы согласны со мной? (Молчание). Поскольку наша беседа полностью конфиденциальна, и я ее даже не записываю… (Я буду молчать!). Ну что ж, давайте разберемся… Я зол. Если мне под руку попадется человек, упырь или… я не знаю, что я сделаю. Возможно, «это реакция на критику». Или последствия «глубокой рефлексии». Нет. Нет, Ваше пресветлое Злючество. Я не пойду больше к нему. Вот она, черта человека: если ему жарко, то бесполезно объяснять, что в Сибири зима. Если Интегра посещает пыточную камеру под прикрытием «кабинета психоанализа», то тем же самым должны заниматься я, Виктория Церас и все прочее население Хеллсинга. Что на очереди, Хозяйка? Курсы вождения? И-мидж-мей-кер? Стоматолог? 15 июня. У нее не было матери. Я стал вновь понимать, что значит это для человека, когда гулял с полицейской по круглосуточному торговому центру. У Церас есть друзья среди наемников, и она одному из них покупала подарки. Полицейская на диво скромно одета. Ночь, голод, и хитрющие глаза из-под рыжей челки. Глаза красные. Она опять не пьет кровь. На холодильнике магниты с обнаженными самками и грозная надпись «Диета». Перед нами ссорится молодая пара. Ссорится по-английски, то есть, мешая слова «suck» и «осмелюсь ли я…». Но на разборки этих приматов я вдоволь налюбовался. Меня заинтересовал их ребенок. Он с грустным лицом дергал свою мать за штанину, постоянно и ритмично. Она слегка отталкивала его, в то же время как будто прижимая к себе, чтобы он не отошел и не потерялся в толпе. Ребенок… маленький мальчик лет пяти. Он умудрялся задавать матери какие-то вопросы, получать ответы и просить «еще». Не знаю, почему я засмотрелся на него. Не знаю, что и почему меня вдруг привлекло в нем. Возможно, я просто голоден. У Интегры не было матери. Не было женщины, которая ругала бы ее за короткие юбки, за помаду, за коньяк, который она попробовала в четырнадцать лет и которым здорово отравила свой юный организм. Не было матери, которая читала бы нотации и жалела, не было даже матери, которая игнорировала бы, ее просто не было. А я, как ни старался, даже отца заменить ей не мог. Возможно, я был для нее старшим братом… хотя старшим братом я больше являюсь для полицейской. Кем же я был? Кем остаюсь? Почему я привязан к Хозяйке? Потому что все предыдущие Хозяева (а это особое слово для меня!) были взрослыми, самодостаточными людьми, я был их слугой, они были Хозяевами. И все. Не больше. Не меньше. А Интегру я создавал вместе с природой, создавал такой, какой хотел ее видеть, и не ее вина, что иногда я был слишком придирчив и пытался сделать ее жестче, чем это необходимо для женщины. Когда ей было лет шестнадцать, она заявила, что никогда не родит детей. Злючка, это слишком. Посмотри на всех этих женщин. Посмотри на то, как они меняются, как их лица светятся оттого, что они дали кому-то жизнь. Посмотри на их осанку, когда они носят девять месяцев жизнь внутри себя, посмотри на их глаза: от их взгляда я, высший вампир, отворачиваюсь и испытываю стыд. И хотя девственница и беременная – прямо противоположные понятия, укушенная, будучи беременной, женщина обязательно становится вампиром, равно, как и ее ребенок. Ее Злючество переболеет и этим, я знаю. Если говорить о материнстве – я, конечно, не знаток, - то мне кажется, полицейская гораздо ближе к природе. И если на ее пути встретится человек (вампир…), достойный такого подарка, она будет великолепной матерью. Она чувствует сердцем, а не думает головой. И зачем я согласился идти с ней? Вот мой ответ: не знаю. От нее веет жизнью. Кажется, она смирилась с тем, что будет жить вечно. И радуется. Радуется! Она говорит мне «Хозяин», так жалобно, что мне и в самом деле хочется чем-то ее порадовать. Она едва заметно косится в сторону детских магазинов и колясок. Так, чтобы я не увидел. Не сказать, чтобы она стеснялась своей природы. Но при мне ей неловко проявлять свою человечность. У нового поколения что-то иное в глазах. Какое-то довольство. Та же полицейская. На ее долю не выпадало тех ужасов, что пришлись на мою. Она не видела костров Инквизиции, не восходила на эшафот, не голодала (диеты не в счет). Она не знала, что такое чума и не представляет себе, что такое оспа. Что значит сидеть в темном подвале и бояться даже ночью выйти на улицу. Потому что в город пришел мор, и пришла смерть, не та смерть, что я кому-то подарил, а паника, хаос, горы мертвых тел, которые некому убрать. Мы зависим от вас, смертные. И когда я один выжил в этом городе, а умерли все, а те, что выжили, попрятались, мне страшно. На твою долю, Виктория, не пришлись войны, Возрождение, преследования и викторианство. Не было для тебя той истории, что прошла перед моими глазами. То, что для тебя – страницы забытого учебника, для меня жизнь и не-жизнь. И я стараюсь не вспоминать, потому что вокруг меня легкость, не думающая о прошлом, не смотрящая в будущее. 18 июня. - Вы хотите доказать свое хладнокровие и бесчеловечность, но на самом деле ваши эмоции и чувства просто слишком глубоко спрятаны. - … - Вам кажется, что бессмертию подошла черта, потому что ваша Хозяйка, вошедшая в вашу душу, смертна, и этот конфликт порождает в вас страдания. Вы пытаетесь восполнить ту еще не образовавшуюся пустоту после смерти Хозяйки, в частности, вы обратили в вампира молодую девушку, чтобы не остаться в пугающем вас одиночестве. - … - Я оставлю вам анкету, разработанную специально для вас. Пожалуйста, Алукард, заполните ее откровенно. Мы должны сотрудничать для вашего же блага. - … Заполните ее откровенно,… во-первых, откровенность – это моя вторая натура, но как написать, что я не помню, какие сны мне снились в возрасте пятнадцать лет? И почему на вопрос «Вам угрожает безработица, что вы будете делать» есть только три варианта ответа? Ее Злючество подсунула мне бракованного психотерапевта. «Видите ли вы во сне своего Хозяина в обнаженном...» нет, нет и еще раз да! «Хотели ли Вы когда-либо» - хотел, «...укусить…» - хотел и этого тоже, «вашего Хозяина» - да, хотел, оставьте меня, исповедник. Я видел Фрейда, когда он только поставил первую кушетку в своем кабинете. К чему многословие? Но если уж Ее Злючеству так хочется мучить меня, пусть. Мне не жалко немного потратить своего времени, чтобы обеспечить этому доктору путь в высокую науку. Может быть, я в который раз войду в историю? Может быть, он напишет книгу «О душе вампира»? Было бы интересно почитать. Кино. Полицейская. Опять! 21 июня. Прошло столько лет, а я помню войну… и скучаю по Уолтеру. С годами притупляется чувство обиды и ненависти, зато появляется некоторая солидарность с прошлыми друзьями и врагами. Неужели я старею? Интегра недобро щурится. Похоже, очередной психоаналитик близок к изгнанию. Я слышал, он приезжал к ней на дом. Их разговор меня потряс до глубины души. Леди Хеллсинг постепенно выходит из депрессии. «Кто страдает? Я страдаю?» - «Леди…» - «Мне лучше знать, страдаю я или нет!». Получи свое, белый халат. Ты плохо знаешь эту женщину. Ее число 666. С позором изгнан. Так тебе и надо! Может быть, Злючка теперь и меня освободит от этой пытки? Ан нет. Теперь мои встречи с ним будут проходить с ее участием. Впрочем, я не один страдаю: наемники после каждой операции подвергаются «беседе», иной раз весьма формальной, но утомительной. Человеческая бюрократия угнетает меня с шестнадцатого века. Уже тогда появились первые зачатки того, что расцвело позже. Впрочем, бюрократы появились еще наверняка в первобытном обществе. Я так и вижу, как некто пра-Хеллсинг отчитывает некоего пра-Алукарда, заставляя подписывать (проставлять печати) на первые малопонятные наскальные рисунки. Невероятно, но при мысли об этом я рассмеялся. Я рассмеялся! …Вот список тех бумаг, которые сопровождают смерть ОДНОГО упыря. - справка от капеллана об исповеди и покаянии исполнителя (я освобожден хотя бы от второго). - приказ об упокоении пост-фактум (всегда пост-фактум; Королевским Орденам, конечно, не нужно объяснять, что значит «найти и уничтожить», но на официальный приказ это мало похоже). - расписка в получении приказа. - подтверждение о вручении приказа (всегда в бумажном виде) - расписка в обязанности соблюсти порядок упокоения - подтверждение об упокоении - заверение в соблюдении правил упокоения - специально для меня вместо справки из бухгалтерии и госпиталя выписывается ордер на получение донорской крови. Это минимум того бюрократического бреда, которым обременяет меня моя Хозяйка. Хотя я знаю, что удовольствия она от просмотра и проверки всего мусора чиновничьего стола не получает. И не дай Боже убить человека! «Человека»… я сам удивился, сколько презрения в моем внутреннем голосе прозвучало. Но я могу сколько угодно презирать людей и даже ненавидеть. Я все равно завишу от них. Почему я вампир? Потому что внутри меня есть пустота там, где у людей то, что они считают чувствами. Я заполняю пустоту своего сердца, питаясь не только их кровью, но и их желаниями, мечтами, надеждами. Когда я был моложе, лет на двести, или на двести пятьдесят, в моей душе горели страстные желания уничтожить их всех, потому что я еще завидовал им. И боялся их. Во всех фильмах нас изображают «другими». Интересно посмотреть на то, как видят меня люди. Последний раз это было кино «Другой мир», которое я смотрел с полицейской. Да, любопытство. Да, тщеславие. Грехи людей, которые никак не могут испугать вампира. Полицейская едва не ревела в три ручья кровавыми слезами. Вампир, который любит человека и обращает его. Великолепно. Чудесно. За маленьким «но»: если бы я любил человека, я бы сто раз подумал, прежде чем обрекать его быть вампиром. Если бы я любил…
Гайя: 23 июня. Прости меня, Интегра. Прости меня, моя Хозяйка. Но я не сдвинусь с места. Ты стоишь напротив меня, и ты смотришь этим столь мне знакомым взглядом, обреченным взглядом: так ты смотрела мне в глаза, убив своего дядю. Если бы я был человеком, я бы шагнул к тебе и сказал бы «Прикройся», или посмеялся бы над тобой… но я не человек. И потому я стою на месте и жду. Я жду, что ты сделаешь выбор, моя Хозяйка. Выбор между надеждой – и мной. Я даже не против, чтобы ты меня упокоила. Потому что только тебе, как человеку, этот выбор и это право даны. А мне – нет, я буду ждать. Я буду ждать столько, сколько потребуется. Сделай этот шаг, Интегра! И убей этим одним шагом двенадцать лет моих стараний и моих страданий. Сделай этот шаг, и окажись в объятиях вампира. Окажись в моих объятиях. Отдай мне свою кровь, чтобы освободить меня. Или сделай шаг назад, отступи, ведь еще не поздно. И я забуду об этой ночи. Ведь если бы ты шагнула вперед – что бы ты получила? Не будет свадьбы, о которой ты так мечтала. Не будет вуали и не будет скромной церквушки в Суффолке, не будет флер-д-оранжа в волосах. Не будет «Мистер… и мисс Интегра Вингейтс Файрбрук Хеллсинг приглашают вас на свое бракосочетание, которое состоится…». Не состоится. Не будет прогулок по залитым солнцем пляжам Лазурного берега. Что будет, хочешь спросить ты? Не знаю. Не могу знать, Интегра, Хозяйка моя. И не желаю знать. Поэтому: оденься и отступись. Вынь сигариллу изо рта и не спеши выгонять психоаналитика. Выйди в короткой юбке на улицу и найди мужчину, обычного, безыскусного человеческого самца. И заставь себя терпеть его. Прости меня, Интегра, но я не сделаю первый шаг. Ты можешь даже приказать. Но по своей воле, предупреждаю тебя, я на это не пойду. Я не шагну к тебе навстречу. Не думай. Не пытайся. Вот ты стоишь, как божественная, мраморная статуя, не обняв себя руками, и отважная в своей наготе как Жанна дАрк, восходящая на костер. Ты краснеешь, и этот стыдливый румянец приводит меня в чувство, еще раз напоминает, как многим ты готова пожертвовать… но нет. Даже пусть я люблю твое длинное тело, твое тонкое тело, которое ты прячешь от всех, кроме меня, потому что привыкла ко мне, как привыкла к пепельнице на столе возле кровати… нет, Злючка, не пытайся. - Потому что я вампир, нежить и потому что я не хочу, так или иначе, портить твою жизнь еще сильнее. - Потому что я не могу причинить тебе боль, - Потому что я не знаю, насколько сильно ты возненавидишь меня за это завтра, но как сильна может быть твоя ненависть, я знаю. - Потому что ты для меня всегда останешься моей маленькой девочкой. А маленьким девочкам негоже стоять голыми перед старыми вампирами, комкая в руках майку «Манчестер Юнайтед» и соблазнительно чертить босой ножкой по полу. 24 июня. И как я мог надеяться, что она отступит? Разве такие женщины отступают? Пришлось почти спасаться бегством. В ходе бегства я понял, что никуда я не убегу, что могу навсегда рассориться со своей хозяйкой и просто упокоиться. «Все по-честному, - прошептала она, подходя ко мне и глядя мне своими ледяными глазами в самую мою душу, в самую мою вампирскую душу, - все по-честному. Ты бежишь. Я догоняю. Ты знаешь, как бегают люди, а не вампиры. Сквозь стены не ходишь, по потолкам не бегаешь. Догоняю – и ты мой. Нет – и ты свободен. Навсегда». И она не шутила. Я ступил на шаг. В ее руках материализовался пистолет. Голая Хозяйка с пистолетом и безумно сверкающими из-под стекол очков глазами. Мне было… мне было страшно. Это та сторона всех Хеллсингов, что просыпается один раз в жизни, и обычно вскоре после этого все Хеллсинги погибали. - Я не шучу! – выкрикнула она своим громоподобным голосом, и я побежал. Господа присяжные заседатели! Ваши преосвященства и Ваше Величество! Я искренне пытался бежать. Но поскольку приказ был – бежать как человеку, я бежал как человек. Не знаю, о чем думали горничные и охранники, когда видели, как я, сшибая по пути все – цветы, столики с обедами, вазы и стулья, - несся по дому с абсолютной паникой на лице. Вернее, это лицо могло выражать панику. Представляю. Красные глаза, увеличившиеся клыки, и заодно шляпа и очки, которые я потерял, и плащ, которым я цеплялся за все дверные ручки этого особняка. Догонялки со смертью. А за мной вылетела и побежала Интегра – ну хоть майку с трусами она соизволила надеть – с пистолетом, растрепанная, безумная, больше похожая на вампира, чем я. И пистолет в руках. Пистолет, которым она могла убить даже меня. Потому что этот пистолет был в руках Интегры. Я влетел в подвал, но поскольку за двенадцать лет с момента последнего пробуждения я изучил его вдоль и поперек, то мог надеяться успеть спрятаться в гробу, и вот уже, уже почти…мои дрожащие руки поднимают крышку… (где Церас?! Где она, когда она так нужна?), но в этот миг: - Стой. Она не достала до моего затылка. Но достала до моего подбородка. Сердце мое колотилось так, как сердце вампира просто не имеет права колотиться. С меня градом лил холодный пот. Как она успела? Сколько она готовилась... нет, это невозможно. Мой взгляд падает на ее ноги. Босиком, конечно. - Хозяйка, простудишься. - Согрей меня, - недобро усмехается она, и щелкает предохранитель, - ну?? Почти как в тот раз, когда я учил ее целоваться. Тоже под прицелом. Тоже с угрозами упокоить и изничтожить. Ей нужен макет. Учебная модель, чтобы потом, когда она стряхнет меня и остатки памяти обо мне, пойти и отдать свою страсть и свой опыт какому-то мужчине с бесцветными английскими глазами и выцветшими веснушками на длинном лошадином лице. Нет, Интегра Вингейтс Файрбрук Хеллсинг. В эти игры я не играю. Или ты рискуешь нажить во врагах меня. И я выброшу все клятвы, все клятвы тебе. И сделаю тебя своей. А ты нужна мне не-моей, чужой, своей собственной… нет. Не надейся. - Ну? Ну что ж… 25 июня. Телефоны доверия в этом городе заняты даже по ночам. Почему? - …. (потрескивание, звуки определителя номера). Телефон доверия жертвам сексуального насилия… - … - Нет, сэр, это не ваша вина. Успокойтесь. Говорите, она ваша начальница? - … - А разрешение на оружие у нее есть? - (короткие гудки). - …(трубку почти срывают с рычага). Алло! Это телефон круглосуточной бесплатной помощи при женском госпитале Святой Марии Магдалины… - (кладу трубку; вряд ли Орден имени Святой Распутницы будет рад жалобе на слишком ретивую начальницу; может, стоит еще позвонить феминисткам? Они-то сделают из Интегры национальную героиню). - …(раздается жизнеутверждающая музыка, потом голос автоответчика). Вы дозвонились в круглосуточную службу помощи жертвам сексуальной дискриминации, дискриминации по национальному признаку, жертвам беспощадного отношения и угнетения на рабочем месте (да это все про меня!). Ожидайте ответа диспетчера… - Добрый вечер, меня зовут Жюстина, и я рада вам помочь. Я вас внимательно слушаю. - …если честно, я не знаю, с чего начать… - О, не стесняйтесь, сэр. В наше время нетрадиционной ориентацией никого не испугаешь, поэтому не бойтесь признаться, что вы собираетесь совершить суицид, принимаете наркотики и больны СПИДом, и вас подвергают гонениям на религиозной почве и не выплачивают минимальную заработную плату… - (кладу трубку). В Интернет боюсь лезть, но все-таки… я обязан быть человечнее сегодня. Обязан. Обязан. Leila Puffi: ты сматрел вчира Би-би-си про индию? Grey: не. Матч смотрел повтор Италия и южная Корея. Hells_lover: парни, помогите! Меня изнасиловали! Leila Puffi: Кто??? Hells_lover: моя начальница. Grey: завидую, чувак. Меня мой начальник может только в мозг еб..ть. Hells_lover: у нее это было в первый раз. Leila Puffi: ты че? Ну ты гониш, вапче, телки в первый раз нихатят. Grey: сцуко, ты там еще жив? Не плакай. А у тебя тоже первый раз? Hells_lover: в стотысячу первый скорее. Она мне угрожала. Grey: копиром или принтером? Или увольнением? Hells_lover: пистолетом Leila Puffi: иле ты пи…диш иле ты полный атмарозак и твая начальнеца тожа полная атмарозка И, в общем-то, они правы. Говоря нормальным английским языком, я полный отморозок. И начальница моя тоже. 26 июня. Даже полицейская уже видит, что со мной не все в порядке. Даже она. Сидит около моего гроба с плеером и наушниками и иногда осторожно скребет когтями по крышке, проверяя по моему ответному рыку, жив ли я еще. Жив, Церас, жив, родная. Вернее, не-жив. Только аккуратнее со мной. Я должен побыть в темноте и тишине, и найти слова, чтобы рассказать про произошедшее со мной. Я не смогу оправиться от этого до конца дней своих. Никогда не смогу. Вот в этом самом гробу, прямо здесь, и он хранит еще тепло и запах ее тела, здесь… отлетают слова: «Убери пистолет, я все понял», - «Докажи это, Алукард», - «Ты потом пожалеешь, Интегра» - «Потом, это потом. Я дала тебе шанс избежать…». Хоть и темнота, но я видел, как она раскраснелась. Если бы она видела мои глаза, то, может, и остановилась бы, рассмеялась бы и просто выгнала меня вон, чтобы просто выспаться в моем гробу, но она не видела их. Не видела моей боли. Не знала, как сильно я себя ненавижу. И не только за то, что связался с человеком (но это пройдет, ведь правда?), за то, что я опять невольно рушу твою жизнь, моя Хозяйка. С того самого дня, как ты пробудила меня, я только этим и занимался. Сначала заменил тебе друзей и семью. Теперь встаю на пути твоего будущего. Мне что, застрелиться? …Нет, это будет подло по отношению к тебе, Хозяйка моя. Но утешусь я тем, что все-таки узнал о тебе новое и запишу это для потомков: - У Интегры Вингейтс, оказывается, под майкой «Манчестер Юнайтед» трусики похлеще, чем у полицейской под ее мини-юбкой - я краснею писать и думать такое (потому что я много от чего краснею в современном мире), но у Ее Злючества интим-прическа, очень напоминающая (на ощупь, по крайней мере) печать Кромвеля - не могу ручаться, но, по-моему, она смотрела всякие непристойности по телевизору, потому что уровень ее познаний пусть даже явно лишь теоретический… меня…смутил. - «Было больно?» - «Да» - «Больше никогда» - это все, что я смог выдавить из себя после. Потому что впервые за сто лет в моих объятиях женщина, и это Интегра Хеллсинг. Но потом она встает, говорит: «Я ухожу к себе», и я остаюсь один. Разбитый и потерянный вампир, впервые за пятьсот лет со мной случилось такое. Полицейская решила, что я злюсь на нее. С моего стола исчезло ее нижнее белье, на столе стоит свеженькая кровь, в ванной с моей бритвы стерлась помада. Теперь эта девушка самозабвенно отдирает наклейки в форме сердечек с моего гроба. Я высовываю руку и перехватываю ее ладошку. - Оставь. - Хозяин, что с вами? Вы вторые сутки в гробу лежите… - Это погода. Мигрень. Иди к себе и в дозор в ближайшие три дня ходи без меня. Ясно? - Да, Хозяин. Жестоко с моей стороны. Но справедливо. У вампиров случается мигрень, когда мертвая и тягучая кровь задерживается в венах слишком долго. Полицейская знает об этом. Только вот у меня мигрени сейчас нет. Мне просто надо побыть наедине со своими вампирскими мыслями. А когда я придумаю, как смотреть в глаза своей Хозяйке, то и выйду. Похоже, я не выйду никогда. 27 июня. Рискнуть выйти? Я голоден. Очень голоден. Спасибо, полицейская. Если бы не эта доброжелательность, то я умер бы от стыда, но не высунулся бы наружу. Но за эту идею с капельницей – спасибо. Мало кто из вампиров может похвастаться тем, что у него есть такая спутница. Ты заботишься обо мне, полицейская, и ничего не требуешь взамен. Не то, что некоторые, о которых заботился я, а в итоге… Но я не осуждаю тебя, Злючка. Когда мужчины начинают казаться надоедливым окружением, даже вампир сойдет за пару. Вот только столкнуться с тобой наедине я больше не рискну. Впрочем, может быть, ты все-таки забудешь этот первый раз? (Слабая надежда, это невероятно, но ведь шанс есть). Выпьешь, расслабишься, и просто забудешь? Ведь после первого поцелуя ты не бегала за мной с криками: «Еще! Еще!», ты просто сказала «Спасибо», как и полагается хорошей английской девочке. Хотя поцелуй – это, конечно, не то же самое, что снять девственной кровью печать с высшего вампира. Что же теперь? * * * * * 28 июня. Она будет встречаться с Максвеллом. Встречаться, чтобы решить, наконец, в последний раз: католики против протестантов или католики, протестанты, православные – против нечисти. Пригласили главу православных витязей, Милицу Римкович, пожилую болгарскую монахиню. А чтобы не разнести по клочкам Лондон, Софию или Ватикан, встречу организуют в Париже. Встреча на высшем уровне. Подготовка – месяц. Охрана – как для визита Папы или Ее Величества. Я сопровождаю Интегру Хеллсинг, полицейская остается в Лондоне, Энрико Максвелл с какими-то своими стражами приезжает на день раньше, и в приятной обстановке решается судьба новой Инквизиции. Инквизиция… само это слово вызывает у меня дрожь. Снова? Впрочем, времена Инквизиции не закончились. Она просто ушла в подполье и оделась в другую одежду. Полицейская выслушала от Хозяйки указания и ревела три часа. Она так хотела побывать в Париже! И вот теперь вместо нее, которой эта поездка так нужна, в Париж еду я. Впрочем, есть только одно, что меня злит. Мой психоаналитик тоже туда едет. Встречался с ним вчера. - Алукард, леди Хеллсинг сказала, что у вас явная депрессия. -… - Вы должны быть сильным. На вас держится политика организации. Я посмотрел вашу анкету, и меня несколько смутила формулировка «пока есть вампир, есть работа; я сам могу ее себе организовать». В случае с человеком может быть поставлен диагноз мании величия, но… -… - Хорошо, хорошо, начнем заново. Я говорю вам слово, вы мне ассоциацию. Первую мысль, пришедшую вам на ум. Готовы? Хозяйка. -…! - Цинковый гроб? А при чем здесь он? Нет, он в гроб меня вгонит… сморозил глупость и не заметил. Что ж, завтра он выдаст леди Хеллсинг справку о моем душевном состоянии и Ее Злючество получит полное моральное право запереть меня лет на сорок в подвале. 29 июня. «Ваш вампир: замкнутый, подверженный меланхолии, равнодушный, неадаптированный в современном мире, несомненно опасен для вас и для общества. Рекомендуется: лечение арт-терапией, курс социоадаптации, профилактические беседы, поддержка медикаментозной терапией. Всегда ваш, …». Злючка швырнула мне эту бумажку, швырнула через стол, потом взглянула на меня через очки, а затем сняла их и снова взглянула. Взгляд холодный и немного укоризненный. - Полюбуйся. - Да, Хозяйка. - Что значит, «Да, Хозяйка»? Если специалист по нежити признает тебя замкнутым, опасным и неадаптированным, ты можешь мне сказать только «Да, Хозяйка»? - Да, Хо… нет, Интегра. - Алукард! Есть еще слова, кроме «да» и «нет». Она встала, вздохнула, очки так и не надела. Подошла к окну. Постояла минуту-другую спиной ко мне, потом повернулась. Взгляд ее потеплел. Она была похожа на мать, которая ругает ребенка, чтобы через минуту утешить его. - Впрочем, наверное, я слишком стараюсь сделать из тебя человека. Забыла, что ты вампир. Забыла, что не вольна изменить тебя своим желанием. Я хочу, чтобы ты принял к сведению мнение психолога о тебе. Ты свободен. - Да, Хозяйка. Я залезаю в ванную, запираюсь на три замка и вешаю табличку «Не беспокоить, медитирую». Полицейская боится даже пискнуть. Старательно жду, пока ванна наполнится горячей водой. Тяжело дышу, стараясь прогреть свои холодные внутренности. Смотрю на ножик. Острый и серебряный. Если я вскрою вены – я умру? Впрочем, пробовать не поздно никогда. Нет, надо терпеть. Надо. Интегру нельзя отдавать полицейской в непосредственные Хозяйки. Бедные девочки сойдут с ума. Мужчина нужен везде, даже в такой странной семье, какая получилась у нас троих. Я опасный тип, неадаптированный и замкнутый. Что не помешало мне все-таки… Не думать. Не думать. Нельзя. Нельзя думать о ней, как о женщине. Она моя Хозяйка. Я всего лишь работаю на нее, пока мне не надоест. Хотя… пока что я не чувствую… пар становится гуще, но дышать почему-то легче. Сдираю перчатки (ох как я не люблю их!), и внимательно рассматриваю заживающие руки. Печать останется, но слова поменяются. Вроде отметки в паспорте о прохождении службы на благо Ее Величества или о группе крови. Первая. Положительная. Но не о том я думаю. Печать снята. Печать снята. Я свободен. И теперь я могу идти? Идти направо, налево, упокоиться, стать одним из тех презренных кровососов, что носятся голодные по улицам Лондона? Нет. Я не хочу. Я хочу быть в Хеллсинге. Хочу быть среди людей. Если пока что вампиры и люди не нашли еще способа уживаться вместе и контролировать друг друга, то я хочу оставаться там, где у нас с полицейской будет шанс выжить… Ведь я как-никак несу ответственность за нее. И какая нелегкая дернула меня укусить ее? Что было в ее глазах такого? Но все прошло. Я должен ее защищать. Пока она не станет сильной. Пока она не сможет быть сама по себе. Пока она не изучит людей с точки зрения вампира. Пока не научится убивать быстро и без раздумий. Ей остался один шаг. Я видел это. Мало кто знает потому что, кто видел – тот мертв. Она прелестна. Вот факты о Церас Виктории, которые наверняка с течением времени вырастут в цене: - Шортики на задания она надевает с чулочками, чтобы не сильно пачкаться. У джинсов расстегивает ремень с серебряной пряжкой и верхнюю пуговицу. Туда складываются трофеи. Клептоманка в некотором роде. - Она любит розовенькое, беленькое, желтенькое. Любит блестящее и бижутерию. Одно из самых ярких воспоминаний, связанных с ней: полицейская роняет сережку в кровь, и чья-то почти оторванная рука тянется к ней. «Ах ты мразь полудохлая!» - возмущается Церас, добивает упыря и садится плакать. - Плачет и убивается: замочек-то у сережки сломался. - Торговый Центр. Ночной. Я не мог не пойти. В конце концов, не ей в Париже будет полагаться три выходных, а мне. И не она пройдет по всем домам моды и распродажам с семидесятипроцентной скидкой специально для организации Хеллсинг. Ой, я тоже не пройду. - «Хозяин, вам нравится?» - нравится ли мне, крошка? О да. Только у меня язык пересох, чтобы я мог ответить. Я просто кивну. И на будущее: никогда не зови меня в магазин нижнего белья. В мое время это была льняная нижняя юбка, которую бабушка передавала внучке. Ах, да, мне все равно нравится. 2 июля. Гипнотизирую Злючку мыслями. Жарко. Но в ванной прохладно, хотя и так в подвале включен кондиционер. Когда в Королевстве последний раз была такая жарища? Не помню. На моей памяти не было. Обнаженная полицейская развалилась в своей комнатушке. Обмотана мокрой простыней. Я одет примерно так же. От жары изнемог. Не могу есть. Не могу пить. Ничего не могу. Могу только слушать завывания своей подчиненной, которая слушает в наушниках какую-то человеческую музыку и громко подпевает. Звонок. Не всегда она может позвать меня так, чтобы я услышал. Поднимает полицейская, все еще под вдохновением от музыки, кокетливо интересуется, кого позвать. Распоясалась часами занимать линию, болтая с наемниками. Надо просить еще один номер. Вваливается на мою половину с круглыми от ужаса глазами. «Хозяйка, - одними губами шепчет она, - Хозяйка хочет вас». Делаю жест, чтоб она убралась. Исчезает и сидит тихо, как мышка. Беру трубку в гроб и закрываюсь там. - Да, Хозяйка. - Жарко? Третьи сутки не берете кровь. Срок годности истечет, новых поставок не будет. - Очень жарко, Интегра. Кондиционер не спасает. Что с погодой? - Мне тоже очень жарко. Весь день хожу в одном полотенце, (что-то шуршит, я прямо чувствую, как она краснеет). Ты хоть не в плаще? - Тоже в полотенце (хихикаю, она давится сигаретой) - Эти подробности.. .напоминают… впрочем (затяжка) неважно. Ты один там, Алукард? - Полицейская у себя, Хозяйка. - Принял ванну и сохнешь в гробу. - Да. - Я так и знала. Насколько тебе жарко, Алукард? Не настолько, чтобы не пустить в гроб тебя. Но этого я не скажу. Сказал. Что мне очень, очень жарко, и я не могу шевелиться, скоро упокоюсь. Она хмыкнула и положила трубку. Злючка определенно что-то задумала. Но если она опять полезет в мой гроб… я не знаю, что я сделаю. Тут и так дышать нечем. Мне одному тут тесно в такой-то жаре, куда еще и человека горячего звать. Дератизаторы приедут завтра, потому что вентиляцию забило крысами. Откуда их так много? Может полицейская их подкармливает? Когда-то, когда чума убила все города и веси от Нистемира до Яворова, я ел крыс. Ужгород был тогда огромным городом, по тем-то временам, и его закрыли. Закрыли, чтобы чума не прошла. Город выжил. Я околачивался вокруг городских стен, накрытых неведомыми мне печатями защиты, и жадно ждал хоть одного человека, здорового человека. Тогда не было, конечно, СПИДа, но чумы хватало для того, чтобы кровь стала несъедобной. Ужгородцы всегда отличались полнокровием, и всегда знали, как защитить свой город от заразы. И я ел крыс. Сил было мало, чтобы искать что-то более съедобное. Князь мертвых. Теперь я не буду есть крыс, даже если все люди на земле подхватят гепатит, сифилис или бубонную чуму. Я найду способ выжить, никогда больше не сжимая в своих бледных ладонях пушистых и весьма злобных зверьков. 3 июля. Ведь что-то говорило мне… «Хозяйка отправляет меня в Сохо. Мое новое задание». Сказала и ушла, быстро и шустро перебирая своими красивыми ножками. Я тут же залез под прохладный душ. Как же жарко! Как же душно! Только вода смывает эту липкую жару и грязь. Ее Злючество очень умна. Когда она не знает, как поступить, она советуется с опытом предыдущим поколений. Я знаю, как часто использовался этот запрещенный прием. Но все-таки она умна. И красива. Как она не наткнулась на что-нибудь по пути ко мне, без очков? Ее руки обжигают мою кожу, но это можно стерпеть. Она бледна для человека и румяна для вампира. Она красива и для тех, и для других. - Интегра, у меня совести нет. Но у тебя-то есть! - Тебя это не должно волновать. Не люблю многословия. Впрочем, слова здесь и не нужны. (Не думать. Не думать.). Она ушла. Она оставила свой запах на моих руках, свои затяжные, жаркие поцелуи на моих губах, она оставила ощущение тяжести своего тела, и ушла. В коридоре затянулась сигаретой, я слышал скрежет кремня зажигалки, и ушла. Я выскочил наружу, прижимая к груди полотенце. Подо мной образовывалась лужа воды. Вода стекала с волос, с лица, капала с выступивших клыков. - Интегра… - позвал я, и не знаю, чего больше было в моем голосе: ужаса, восхищения или непонимания. Она, конечно, не обернулась. Впрочем, я же предсказывал, что ничего не будет. И поутру в одной постели не просыпаться. И не пить кофе за одним столом. И не слушать музыку в одной паре наушников. И уж тем более она вряд ли когда-то вспомнит, что первые пять сотен лет своей жизни я был католиком. И ходил на исповедь. И причастие принимал. И громче всех кричал: «Сжечь Мартина Лютера!». 5 июля. Звонок от господина Энрико Максвелла. Вежливый личный звонок Ее Злючеству. Подписание согласия на неразглашение. Подписание согласия сохранения пресвятой тайны. Соглашение о становлении Объединенной Инквизиции. Злючка кричала так, что уши заложило даже подвальным жителям: дератизаторам, сантехникам и нам с полицейской. Вот уж не думал, что она с ее бронхитом может так надрываться. Зашлась в кашле и умолкла. Тиха и смиренна. В основном потому, что осипла совершенно. Полицейская смотрит на меня жалобно. Не знаю, почему, но я взял ее за руку, усадил за стол и подогрел ей крови. Мне вдруг захотелось с ней поговорить. - Ты ходила в церковь, полицейская? - Я и сейчас хожу… когда меня не видят, - она сказала это тихо, но я услышал ее сожаление, что ходить открыто она не может. - И что, ты очень веришь в Бога? - Да, верю. Все, между нами стена. Стена ее невинности. Ее непорочного взгляда. Такого взгляда нет и никогда не было и не будет у Злючки. Она не верит, она думает, размышляет, теоретизирует. А Церас верит. Виктория верит просто потому, что так положено свыше. Точно так же, как в меня. Почему же, полицейская? Вот несколько любопытных фактов обо мне, которые стали особенно важны в последнее время: - Мой размер ноги сорок седьмой. А пальцами ног я могу удержать пульт от телевизора и попробовать поднять трубку телефона. Занимался этим от скуки. - Тапочки сорок седьмого размера даже на сорок первом размере леди Хеллсинг смотрятся странно. Особенно если кто-то раньше видел в них меня. - То же самое относится и к полицейской в моем плаще. Я понимаю, дорогая моя Церас, что тебе «совершенно нечего надеть», несмотря на то, что гардероб ломится от обилия нарядов. Но таковы женщины во все времена. И положи, пожалуйста, плащ на место. - И шляпу, кстати, тоже. - И очки! - Женщины меня раздели, начальница к тому же не прекратила свои домогательства, жизнь дала трещину. - И, несмотря на это, лежа в своем гробу и думая о сегодняшнем дне, я совершенно иррационально и не по-вампирски счастлив. 7 июля. В Париж? Завтра? Купить билеты на чужие имена? Всю ночь на моих коленях рыдала полицейская. Заставила своими слезами пообещать привезти ей каталоги косметики, одежды и всего что я только встречу. Список прилагается. Ее Злючество со мной не говорила. Сухо отдала приказания и отвернулась к окну. Ну ладно, моя Злючка, будем играть в молчанку. Два раза – не третий. На третий раз я захочу ответа. Ты была моей Хозяйкой. Ты была ею. Париж так Париж. Не плачь, полицейская. На время моего отсутствия никто не будет пинать тебя, никто не будет разбрасывать вещи по подвалу, и никто не будет терзать в часы одиночества гитару и занимать (пусть даже на минуту) так вечно нужный тебе телефон. Ах, да, и еще никто не будет поднимать сиденье на унитазе. И вытирать твоим полотенцем для рук свою вампирскую физиономию. И мыться твоей мочалкой. И занимать одну свободную розетку зарядкой для телефона. Но почему-то это ее не утешило, а только расстроило. Женщины. Никогда и никому из мужчин, живых и давным-давно умерших, не понять их. Я говорю ей, что она от меня отдохнет – плачет. Я говорю, что если не перестанет плакать, я разозлюсь – она плачет сильнее. Я говорю, что привезу ей подарки – говорит, что подарков не надо. А потом начинает перечислять все то, что ей хотелось бы получить, но смотрит на меня глазами преданного спаниеля, и лицо у нее такое несчастное, что я не могу понять, нужны подарки или нет. Не плачь, полицейская. Не плачь, и не надо так страдать. - Потому что я привезу тебе духи, обувь, сумочки, коих у тебя миллион, хотя и зачем они тебе; - Пирожные, которые ты съешь, выпив противорвотные таблетки, лишь чтобы узнать их вкус; - Я куплю тебе – уговорила! – корсет с бирочкой «Улица красных фонарей». Я сам покраснею от тебя… - И поседею. Что ты там говорила про каталог причесок? Оно тебе надо? - Не бей меня своими маленькими кулачками, мне не больно, мне жалко твоих нежных ручек. - …я перестарался. Признаю. Пощечина была справедливой. 8 июля. Интернет – гениальное изобретение. Но сегодня я сделал подлость. Впрочем, я не жалею. Я прочитал письма полицейской. Прочитал, потому что случайно так вышло. Я знал, что у нее и этого молодого капитана наемников – как там его фамилия? Бернадотте? – что-то было. Но не знал, что так серьезно. Похоже, последней девственницей в Хеллсинге была Злючка. И я не знал, полицейская, что твое кольцо на левой руке что-то значит. И не знал, что ты кого-то можешь звать «единственным», «неповторимым», «тепленьким» и «вкусненьким». И прости меня, если я причинил тебе боль, назвав тогда… ну да не столь важно. Признаю свою ошибку. Я никогда не думал, что молодой наемник может писать такие письма. Такие честные, пусть и блистающие грамматическими ошибками и некоторой корявостью слога, но такие искренне, по-французски чувственные. Я возьму на заметку. Человек обольстил вампира. Человек, который два месяца кряду покрывал твое тело поцелуями, превозносил тебя до небес и говорил, что готов на все, чтобы быть с тобой в вечности. «To^ my lil’pussy From^ your sweety_boyfriend Пусенька, ты очаровательна. Когда стреляишь, у тебя лифчик расстегиваится. Ты знала? Мои парни видели, один че-то сказал, Джонику я за это нос сломал. Не спутай теперь с моим носом! И не ходи по вечерам через парк одна, мало ли что, лучше позови кого-нибудь или на крайняк меня потому что там темно, оступишься и расшибешся. Я уверен, твой старшой не знает, что мы делали на его гробу. Пара парней знают, но молчат, потому что я сломаю им всем чего-нибудь. Ты ложис спать, завтра трудный день. Я тебя целую в носик, в ушки, в глазки и в губки, а ищо сама знаешь где. Пип». - Что-что про мой гроб, поподробнее?.. Способен ли я на такое? Не знаю. Мои земные чувства умерли много веков назад, кроме одного: я жажду покоя своей душе. И вместо покоя я получаю чистилище. Вот в чем дело. Мои чувства: страсть, стыд, вера, агония – все они в мириады раз сильнее людских чувств, потому что я выбрал противоестественную божественной сути вечность. И потому меня так мало задевают ваши человеческие эмоции, которыми вы друг друга закидываете. Мне нужна страсть, которую я способен разделить, кровь, пылающая огнем у меня на губах. Женщина, способная выдержать мой взгляд, мой натиск, мой пыл, когда я захочу ее и возьму ее, не спрашивая ее ни о чем и ничего ей не обещая. Ты ли это, Интегра?
Гайя: 10 июля. Париж! Увидеть Париж и… и что? Мне остается только ожить или упокоиться. Нет, человеком мне не стать. Но как хотелось бы стать, чтобы умереть в Париже! Последний раз я был здесь сразу после второй мировой. Но сейчас… и не так жарко, как в Англии. Погода меняется. Но как чудесно! Даже воздух… даже здешняя кровь, кровь, в которой бурлят любовь и цветы Франции! И здешние француженки. Француженки, которые не похожи на англичанок. Страшненькие, какие-то все очень уж страшненькие, но сколько шарма! Конечно Ее Злючество здесь как василек среди розария. Но зато прекрасный василек. Я любовался ей со стороны, и потому улыбался. Конечно, моя улыбка была едва уловима – не всегда же быть оскалу – но Злючка угадала ее. Она, такая холодная, такая высокая, и вокруг эти маленькие, улыбчивые, хорошенькие по-своему католички! Они хватали меня под руки и вели куда-то, они щебетали что-то на своем птичьем булькающем наречии, а я вспоминал, пусть и с трудом сначала, их язык. Но как сладко было обратиться к Хозяйке на чужом для нее языке, и говорить все, что мне вздумается, не рискуя быть обруганным! Завтра встреча с православной монахиней. Интересно посмотреть на то, как сейчас выглядят православные монахини. Впрочем, я мало что смыслю в каких-то теологических разногласиях. Зато пока что я буду гулять по этому прекрасному городу и любоваться его прекрасной архитектурой. Когда зайдет солнце. И да! Нельзя забыть позвонить полицейской. Ей без меня там очень грустно и одиноко. 11 июля. В упор. Невысокая пожилая дама в очень аккуратном костюме, с красивым платком на голове и четками на поясе, очень ухоженная. Глаза холодны. У носа залегла морщинка. А за ее спиной – скромно одетая послушница лет двадцати двух, у которой под одеждами явно оружие. И эта послушница поднимает свои зеленые глаза, и встречается со мной взглядом. И я понимаю все. Полукровка. Нельзя сказать, что я отшатнулся. Но ощущение чего-то неожиданного было. Вот как выглядит сейчас полукровка человека и вампира… ну что ж, любопытно. Белая кожа. Видимая неприязнь к свету, я прямо-таки чувствую, как она рада полумраку. Все-таки время идет к полуночи. Глаза. Если не смотреть в них слишком долго, они кажутся зелеными. Но на самом деле мелькает и краснота. И ей никак не меньше пятидесяти лет. Я вижу это. Имени не сказали. Очень неприятно. Сестра Милица видимо одергивает свою подчиненную. Перчаток нет. Печатей не вижу. Лицо застывшее и неживое. Видны клыки. Блеклая она какая-то. И забитая. Теперь я чувствую это. Забитая. Ее били долго и много. Скорее всего, ее наказывали за то, что она полукровка. Дампир, как еще их любят называть. Телохранитель? Не знаю. В ее взгляде на сестру Милицу видна злоба. И она почти не прячет ее. Ее Злючество вежлива. Они приветствуют друг друга, вежливо расспрашивают друг друга о здравии патриарха и архиепископов, быстро расстаются и растаскивают свои человеческие убеждения в разные стороны. А я жалею безымянную полукровку. Бедная, бедная девушка, которая никогда не могла сделать выбор между человечеством и вампирами. Нет! Дети людей и вампиров могут жить – но только не в этом мире! Их судьба ужасна и страшна, в большинстве своем они просто обречены. С горя не стал ужинать, заперся в гробу изнутри и очнулся только от звонка мобильного телефона. - Да, Хозяйка. -… - Нет. - …??! - Да, именно так. - …., …, …!! - Нет. Хоть какое-то целомудрие… - …, ….. Она сидела обнаженная (моя рубашка поверх голого тела только больше дразнит) на полотенце и курила. Синее полотенце и розовая кожа, собранные волосы и сигарета в руках. Задумчивый, томный взгляд из-под очков. - Подойди. - Интегра, я не мальчик под подолом у знатной дамы. Я высший вампир. - Подойди, я сказала. Я твоя Хозяйка. - Я сам выбираю себе Хозяев теперь. Затяжка. Дым в пространство - Мне понимать это как подпись под расторгнутым договором? Забавно сказано. - Интегра, одумайся. Я уже не знаю греха. Я живу в чистилище. А ты грешишь, ты думаешь о грехе, ты, воплощенная гордость протестантских рыцарей! - Устыди меня, вампир. Но мои грехи – это мои грехи. А твое дело – выполнять приказы Хозяев. И все. Под моим пристальным взглядом она все-таки покраснела. Не приходится краснеть, когда гроб и темно, или когда вода, пар и ничего не видно? Но я сказал: третий раз – решающий раз. - Может быть, я могу получить объяснения? Один-единственный вопрос: зачем? Никогда не думал, что мужчина и женщина, вот-вот готовые сорваться навстречу друг другу, будут вести такие глупые разговоры. Она правильно поняла мои мысли, моя Хозяйка, моя девочка. Правильно. Равнодушно выпустила струю дыма, скользнула по мне (джинсы и все, только крест на шее болтается) взглядом, потом медленно слезла с полотенца и затушила сигарету в пепельнице. - Я хочу тебя. Получил на свою голову… Не надо было мне тогда выполнять ее бредовое желание с погоней по дому. Домой хочу! В родной подвал! К родной полицейской! Не нужны мне сексуально оголодавшие человеческие самки! Мне стыдно! 13 июля. Полукровку зовут Ангелина, и она племянница монахини. Равнодушная ко всему на свете, кроме сладкого. Я не очень знал, как начать с ней разговор, пока она не бросила в легком сомнении, увидев охранников в резиденции католиков: «foarte slab »("слабовато" - румынск.). Если и было счастье для меня, то оно вдруг мгновенно связалось с этой полукровкой, потому что нет ничего слаще для человека или уже не совсем человека, чем звук родного языка. - Ты из Румынии! - Нет, но говорю на румынском немного. - Как там теперь? - Все так же прекрасно. Несмотря ни на что. - Я не был там очень давно. Я очень скучаю по дому. Если ты будешь там, поклонись от меня моей родине. - Буду – поклонюсь. Спасибо, что говоришь со мной, полукровкой, высший вампир. Мало кто удостаивает меня такой чести как из людей, так и из вампиров. - Hai, pentru ce tu? (Ну, что ты? - румынск.). Не всем быть перворожденными. Не всем рождаться от одного племени; за такими, как ты, будущее людей и вампиров. - Здесь так не считают. Я для многих даже хуже упырей. Мой отец был вампиром из чистокровных, как ты. Мать была монахиней Православной Инквизиции. Ее убили. Я всего лишь на шесть лет младше своей тетушки. Она меня не любит за то, что я буду жить очень долго, а она смертна. - Ты пьешь кровь? - Приходится. Без нее мне не выжить. Но я давно смирилась, если Богу так угодно, что я пришла к нему. Он благ и милостив. И раз уж по его воле свершилось, что я родилась, так тому и быть. Спасибо тебе, вампир. И, я хотела сказать… я всем говорю, кто похож на меня или просто… в общем, я горжусь тем, что мои родители любили друг друга. И я горжусь тем, кто я есть. Вот так – обменявшись электронными адресами и сказав друг другу «спасибо», мы расстались. У нее закончилась смена охранять свою повелительницу, меня звала моя Хозяйка. Значит, вот так выглядят теперь полукровки. И человеческие черты, и черты вампира. И эти глаза, в которых есть человек, за которым прячется вампир. И что-то среднее между ними двумя. Полагаю, что полукровок все-таки немало даже в Лондоне. Как все-таки сильно отличается от нас новое поколение… 14 июля. День падения Бастилии французы отмечают с размахом. А я предаюсь чувственным порокам и наслаждениям с Хозяйкой. Она целует меня в щеку, что вызывает сладостную дрожь предвкушения. Потому что сама невинность этого жеста напоминает о благословении. Она зарывается лицом в мои волосы и начинает учиться нежности. Нет! Сейчас я буду думать и говорить все, что в голову мне приходит: не отдам! Никакому человеку, потому что никто не достоин этой невинности, чарующей, удивительной. Она аккуратно, чтобы не поскользнуться, переступает через трусики, по-детски скромные, и я вижу, что она совершенно далека от намерения соблазнить. Нет ни скрытности, ни полунамека, ни тонкого движения глазами, губами и бог знает какими еще частями тела. Хочешь – разденься и жди. Позвать и приказать. Найти и уничтожить. Найти и возлюбить. - Ты хочешь меня? – спрашивает она, играя моими волосами. Я целую ее грудь, стараюсь изобразить, что мне точно так же, как и ей, чуждо всякого рода стеснение. - Хочу, Интегра. Она всячески старается задавить свою стеснительность. И этим самым она старается подняться в своих собственных глазах. И в моих. Но мне-то куда! Красивая женщина красива своей скромностью. Или хотя бы ее миражом. - Я домой хочу, - шепчет Злючка и вдруг ложится мне на грудь, становясь сразу маленькой и беззащитной (посмотрел бы я на другого мужчину, рядом с которым она будет выглядеть маленькой!). - Скоро поедем домой, - отвечаю я ей, и утешаюсь тем, что домой мы все-таки поедем. Пусть и не в мой дом, но хотя бы в ее. - Алукард, - Ее Злючество заползает целиком под одеяло и сразу съеживается, - я всегда мечтала побывать в Париже просто так. Максвелла, конечно, «просто так» не назовешь, но все-таки мы в Париже. Я хочу с утра рассчитывать на круассаны в постель и… Ох, девочка моя… «Хочу тебя», «еще!», «будешь мой»… ты всегда мечтала. Мечтала, и эти мечтания – твои взгляды в сторону от ювелирных салонов, каталоги свадебных платьев под подушкой, пижама с сиреневыми мишками и мини-юбки в твоем шкафу… ты мечтала о романтике и о большой любви. И если я не смогу дать тебе первое, то хотя бы иллюзию второго могу обещать. Кого я обманываю? Если бы это была иллюзия – бежал бы я тогда от тебя, чтобы не калечить твою жизнь, моя Злючка? Была бы это иллюзия – и билось бы мое сердце так часто теперь – почти десять ударов в минуту? Если бы это была иллюзия… ох, если бы… 16 июля. Максвелл. Зеленые глаза с каким-то мыльным туманом, сальный и откровенный взгляд. Новый паладин, но видно, что Максвелла вполне устраивают его люди-телохранители, обычные себе люди. Мальчику лет двадцать пять, он смотрит на хозяина и повелителя с обожанием и в глазах его вера. По крайней мере, у католиков все «как у людей». Настоящие хозяева и настоящие слуги. О чем будет разговор? Не знаю, и знать не желаю. Монахиня Римкович прибудет вечером. А пока Интегра (длинная юбка, невысокий каблук, крест на груди) раскланивается с Максвеллом и изображает гордость протестантов. Но, судя по огню в глазах католика, он уловил разницу между Ее Злючеством леди Хеллсинг и Интегрой Обновленной. Теперь эти двое под неодобрительным оком монахини (монахиня в ритуальных одеяниях явилась на встречу) раскланиваются и расшаркиваются, кривят улыбочки и клянутся во взаимопомощи. Как они могли найти общий язык? Не знаю. Этот новый уровень был достигнут… бла-бла-бла… благодаря долгосрочным перспективам сотрудничества… бла-бла… ради спасения человечества и установления мира… ля-ля-ля… Если бы выжать воду из губок их речей, то остались бы примерно такие фразы: «Сначала объединимся, а потом найдем и уничтожим». Это Интегра. А Энрико Максвелл: «Сначала поговорим о том, чтобы объединиться, а потом поговорим о том, зачем нам надо их уничтожать». Милица Римкович: «Объединимся. Уничтожим. Уничтожим не тех – найдем других и снова уничтожим». Сошлись ли они на чем-то? Конечно, нет. Все равно раньше, чем через две недели, окончательное решение принято не будет. Через три недели каждый из послов озвучит решение у себя за своим «круглым столом», и начнется новая эра. Остается только надеяться, что эта очередная «новая эра», идеями которых так загорается Злючка, не завязнет в болотах бюрократии. Пока эта троица обсуждала план новой общей организации по уничтожению нас, нечисти, нежити и прочих нелюдей, я переписывался с полицейской. Смска. Еще одна. А потом набрался наглости и исчез, чтобы сесть в коридоре на подоконник (три равнодушных француза неизвестного пола курят и не обращают на меня ни капли внимания) и позвонить полицейской. «Хозяин, я очень-очень скучаю». Звоню. В процессе разговора (весьма условного с моей стороны: рычание, «да» и «нет» полноценным разговором признаны быть не могут) выяснилось следующее: - Она очень-очень скучает по нежно любимому Хозяину - Крысы, вопреки заверениям дератизаторов, размножились еще сильнее, не пора ли завести кошечку или просто голодного упыря? (Вот подлая, знает же, что упыря я не заведу). - Она безумно томится по обожаемому Хозяину. Можно, она будет пока спать в моем гробу? Пришлось напомнить, что мой гроб со мной, и спать ей придется на моем компьютерном кресле. - Деньги кончились. Поэтому она возьмет кредит. Или сдаст в ломбард несколько предметов обстановки. - Но, тем не менее, на вопрос, куда делись деньги, она не отвечает. - Зато восхищается тем, что носить ей нечего, а шкаф переполнен. - Все ясно. Она невероятно тоскует по незабвенному Хозяину, ей снятся кошмары, от сидения на диете она едва не покусала всех горничных, телефонные провода перегрызены крысами в пяти местах, вода из труб только ржавая идет. Не рискнул предлагать ей переловить крыс, отомстит. - Да, душечка моя: я тоже соскучился по тебе. От Ее Злючества могильный холод, а с тобой все-таки тепло. 19 июля. Ее Злючество мучается от спазмов в животе, поэтому злее обычного. Трудно быть женщиной. Каждые тридцать три дня Хозяйка «болеет». Sîngeriu zi (день крови - румынск.)., по-моему, называли это женщины в моем далеком-далеком детстве. Пижама с кружевом и страдание на лице. Чем полезен я? Разве что в грелку воды налить и послушно принести обезболивающее. И молчать. Вот уже двенадцать лет я должен хотя бы один этот страшный день молчать. Молчать и не говорить ни о чем. Потому что Злючка слаба, а она себя ненавидит за то, что становится слабой. Если бы она больше ела, то не так страдала бы, на мой взгляд. Я же знаю, что вредно для здоровья человека питаться чем попало и когда придется. Вампиры имеют сродство к крови, и потому так ценятся среди врачей.. ох, я раскрыл свою семейную тайну? Среди всех встреченных мною когда-либо вампиров больше всего было врачей, учителей и гувернанток, немного алхимиков… и только один летчик-истребитель. Что бы это значило? Приняла обезболивающее и спит. Заперлась. Можно подумать, от меня. Но зачем мне идти к ней? Утешить? Для чего? Чтобы получить в ответ взгляд: «я-ненавижу-когда-мне-мешают-страдать»? Нет. И не в том дело, что я «презираю людей», «человеческие слабости»… точно так же, как я бреюсь, полицейская все еще остается такой же женщиной, как Интегра, например. Но! Прятать слабости от врагов и прятать милые недостатки и вместе с ними и достоинства от друзей – это совсем разные понятия. Я не презираю людей. Я не люблю – людей, вампиров… - я не люблю, когда кто-то пытается казаться лучше, чем он есть, и пытается казаться таковым перед теми, кто его знает. Проще говоря: Злючка! Я знаю тебя изнутри. Не пытайся казаться развратной толстокожей Хозяйкой. Ты – моя маленькая робкая девочка. И я это знаю. Вот факты об Интегре Хеллсинг, которые мне совсем не нравятся: - Пиво – некультурно. Чипсы и орешки в кровати – тоже. - Энрико Максвелл – сальный католик-извращенец. Открытка «От меня» может быть от портье. И даже если это открытка от католика – чему радоваться? - Разбив телефон во время разговора, ты не переубедишь своего собеседника. А разбив телефон о мой гроб, ты его поцарапаешь и обидишь меня. - Еще одна женщина, разбрасывающая свои вещи. Не хочу ничего говорить. Это противно господу. Я и так притеснен со всех сторон. И мой гроб – напоминаю – это мое место жительства, а вовсе не корзина для белья, не гардероб и не помойка! Если пустые пакеты из-под крови я буду складировать под вашей подушкой, госпожа Злючка – понравится это вам? - Ночью Интегра Хеллсинг пришла ко мне. Зарылась в принесенное с собой одеяло, спряталась мне в подмышку и тихо сопела всю ночь. Что мне не нравится? То, что она лягалась. 22 июля. Шесть дней до подписания договора, которого еще нет. Права Инквизиции. Права людей. А права вампиров? Они тоже будут. Вот смешно. В прежнем «Уставе», «праве», «разрешении» есть только такая формулировка: «вампир имеет право упокоиться». Спасибо хоть за это право, люди. Интегра заперлась и обвешалась святыми символами, достала требник и молится. Последний раз она молилась очень давно. Она молится на Рождество и на Пасху, но делает это потому, что так положено. А теперь она молится для себя. Одному Богу известно.. ну да, только ему… Она составляет сборник прав вампиров, чтобы обсудить это на встрече с католиком и монахиней. Очень хотелось бы посмотреть на эту встречу, но она будет закрытой, наверное. Права вампиров… весьма странно, что самих вампиров или хотя бы меня, как представителя, никто не спрашивал. И судя по тому, что Ее Злючество так долго заседает за этим своим творчеством, дело действительно серьезное. Но я не буду вмешиваться, пока это не коснется лично меня. И еще: я больше не надену перчаток со старыми печатями. Я сожгу их. Я свободный вампир. Я свободный протестантский рыцарь. У меня теперь своя воля, и я буду жить согласно со своими решениями. Она все-таки позвала меня. Позвала, чтобы вежливо пригласить сесть в кресло и предложить чашечку крови. - Алукард, - раздается из ее темного угла голос, - ты знаешь, где живут парижские вампиры? Понятия не имею. - Я хочу увидеть их общину. Я знаю, что у них есть свои общины и даже свои дома, где только вампиры и живут. Я не отведу ее туда. Я знаю, что эти общины есть, и лет сто назад я сам жил, перебираясь от одного Дома до другого. Но привести человека… я не могу. - Я поклянусь не причинять вреда… - Зачем? Она осеклась. Потом протянула мне черную папку с бумагами. На трех языках, и квитанция о переводе на пять языков в ближайшее же время. Мои глаза быстро пробегают бумагу, так быстро люди не читают, но мне это доступно. Поднимаю взгляд на Злючку и только теперь понимаю, насколько тяжелым может быть этот мой взгляд. Она как-то отодвигается от меня и съеживается. - Понял теперь? – не слишком уверенно доносится ее голос. - Да. Сегодня ночью. 23 июля. Я шел по запаху. Я искал этот запах среди тонких сплетений миллионов других. Я искал его и нашел. Я шел по следу, волоча за собой молчаливую и непривычно притихшую человеческую женщину, я искал, и нашел. Вот стоит этот дом, построенный в незабвенные шестидесятые, пожарная лестница зигзагом ломает и без того некрасивый фасад, и я останавливаюсь и впервые вдыхаю воздух с облегчением. Интегра против воли прижимается ко мне. Она тоже уловила запах смерти и запах крови, и ей не по себе. Только я могу разглядеть начертанный кровью еще тридцать лет назад знак. Охотничьи угодья. Семья с незнакомым мне именем, но все-таки семья, а это многое значит. Вхожу в подъезд. Интегра прижимается ко мне все сильнее. Но ей придется смотреть на этот мир своими глазами, а не через призму моих «рубиновых очей». Странно; видно, что дом недавно отчищали. Лежат старенькие, но аккуратные половички, видна хозяйская рука. Ее Злючество несколько брезгливо морщится. Ничего, потерпит. У лестницы стеклянная будка, расписанная лозунгами «Париж – навсегда!» и «Мир – Наполеону!». Пустая будка, но в пепельнице дымится сигарета, и стоит маленький черно-белый телевизор. Поднимаемся – лифт не работает, на подоконнике второго этажа в карты режутся два подростка: нескладная угловатая девчонка и невероятно носатый парень. Поднимают на меня красные глаза. Кивают мне, и продолжают свою игру. Двери на втором этаже открыты настежь. Общежитие, что с него взять. За одной из них стоят две женщины в одинаковых халатах и беседуют о чем-то, оживленно пересыпая свою речь восторгами в адрес чьего-то платья и любимой героини сериала. Завидев нас двоих, кивают и продолжают говорить. Злючка шепчет: - Вторая – человек… - Да, - говорю я. И молчу, идя дальше. Где-то же здесь есть кто-то, кто может поговорить с нами! Я нахожу его. Аккуратно одетый, но довольно бедный вампир, едва дотягивающий до сотни лет. Стаскивает ребенка с колен и говорит ему: «Подожди». У ребенка глаза человека, но это полукровка. Я чую; мое обоняние напряжено до предела. - Здравствуйте, - говорит нам вампир, - я могу быть вам полезен? - Кто эти женщины, месье Базиль? - Одна из них – моя невестка, но большинство людей здесь – доноры. Живем как можем. Мы работаем по ночам, они днем. Стараемся выжить. - Крови вам хватает? Базиль тонко улыбается, его клыки выдаются вперед. - Мадемуазель, мы стараемся экономить. Резервуары крови приходится пополнять, но последняя охота закончилась семь лет назад. - А… а полукровки? А как живут вместе человек и вампир? – Злючка, растеряв свое высокомерие, пытается скрыть любопытство, но почему-то она слишком сильно волнуется. Вампир пожимает плечами. - Разве нет пар у людей, где один из супругов болен СПИДом? У нас же все гораздо проще. Если любишь, то никогда не станешь пить кровь любимого, рискуя его жизнью. Французский пафос, связанный со всем, что касается отношений. - Как же вам удалось? – выдыхает леди Хеллсинг, и я понимаю, что в ее мире все перевернулось с ног на голову, - как вы растите детей? Как вы живете? - А мы и не живем, - спокойно отвечает француз, - мы стараемся выжить. В общине хватает рабочих рук, и постепенно мы двигаемся выше. Наши дети ходят в школу, мы принимаем новичков, работаем. В том году было три свадьбы. Нам приходится соглашаться с правилами игры, охотников стало слишком много, и многие из них соревнуются. - Расскажите ей о том, что ваши дети пьют кровь слишком редко и медленно растут. Мой голос выводит Интегру из ступора. В ее взгляде читается ненависть. Она не хочет видеть. Не хочет слышать. Она уже жалеет, что пришла сюда и сама все увидела. - Увы, месье прав, - соглашается Базиль, и тут же добавляет, - но это не страшно! Детство – чудесная пора, его неплохо и растянуть… На улице совсем-совсем темно. Капли срываются с балконов. Развешанные пеленки сохнут где-то на третьем этаже. Кто-то из подростков проиграл другому пятьсот шестьдесят щелбанов. Месье Базиль ругается с невесткой или с какой-то соседкой. Парень с гитарой бренчит нескладно на подоконнике. Злючка часто и тяжело дышит. Но я не собираюсь ее жалеть и отмалчиваться и дальше. Знал ли я? Конечно, знал. Мое дело не доносить, а исполнять. И в Лондоне. И в Праге. И в Москве. В каждом городе, чаще в крупных городах, где хватает территории для «охоты». Говорят, в Осло много общин. Не знаю. Но пусть Интегра сама все это увидит. - Нашли? – язвительно шепчу я, отпуская, наконец, ее запястье, - уничтожить? И получаю в ответ звонкую, быструю пощечину. Но это пощечина отчаяния, признание вины и неправоты. Она злится не на меня, а на себя. Ночью она не пришла ко мне. Пусть. Плакать о себе надо в одиночестве. 25 июля. Она днем и ночью пишет, пишет, пишет… она заказала в номер всю библиотеку Парижа по праву! Она черкает и черкает заново, она звонит кому-то, до хрипоты и глухого, надсадного кашля ругается с кем-то. Когда выдаются свободные минуты, она падает без сил и остается наедине со своими тревожными, усталыми снами. А я просто нахожусь рядом. Что она пишет? Права вампиров. Вот это новость. У меня появились права? Но мне она не дает смотреть, а сам не собираюсь. Ничего нового не жду. Наверняка это новый порядок упокоения. Теперь нам будут читать «Отче наш» и объяснять, как мы должны радоваться возможности упокоиться от рук святой инквизиции. Не хочу ничего знать. Противно. Ночь 27 – 28 июля. Она спит. Спит обнаженная в своей кровати. Раскинулась по простыне, смяв одеяло и скомкав покрывало. Она устала, наверное; гадать я не буду. Под этими тонкими, тонкими веками трепещут глаза, которые видят мир снов, где нет меня, скорее всего. Я остался в реальности и смотрю на телесную оболочку всего того, что люди любят и ненавидят в Интегре Хеллсинг. Руки, которые подписывают, прикасаются, но никогда не обнимают. Глаза, которые смотрят жестко, упрямо, и которые она закрывает, когда ей слишком хорошо. Мышцы тела, которые никогда не сводит оргазмическая судорога, потому что она никогда не расслабляется. И волосы, светящиеся блеклым белым золотом даже в темноте. Во сне она другая. Красивая. Спокойная. Во сне она меняется, сбрасывает лишнюю шелуху и становится просто собой. И сейчас она моя. Сейчас она принадлежит мне, и только мне; высшему вампиру в черных джинсах и белой рубашке. Надел после ужина – а то кровь капнет, все испортит. На руке дорогие часы, в кармане мигает мобильник, купленный не за одну тысячу евро и напичканный всяческими новыми технологиями, в которых я все равно не разбираюсь. Ни дать ни взять румынский миллионер, сколотивший состояние на контрабанде молдавских вин через Приднестровье. Когда Злючка спит, будить ее не хочется. Но мне надо. Мне действительно надо. Мне нужно, чтобы эта ночь – не оказалась бы она последней для нас вместе – чтобы она прошла красиво. Через задернутые занавески светит городской фонарь. Четвертый этаж – самое оно. Достаточный полумрак в залитом ночными огнями Париже. Просыпайся, женщина. Я пришел быть твоим мужчиной сегодня. И я оказался прав; потому что голубые сонные глаза не открылись дольше, чем на минуту; потому что она сказала «А, это ты», как приветствует жена поздно вернувшегося мужа; потому что она прижалась ко мне и спала дальше – вернее, сознание ее продолжало спать, пока руки ее порхали по моему телу. Потому что она первая меня поцеловала, обдав запахом мятной зубной пасты и клубничного чая. Потому что она подвинулась, освобождая место мне рядом с собой. И я впервые мог не просто «удовлетворять желания Хозяйки» В этот раз я мог дарить любовь. А потом я спал, прижавшись к ее груди, и ее руки рассеяно гладили мои волосы. Так мать утешает сына, которому больно и страшно, так сестра милосердия утешает смертельно раненного солдата. Так моя Хозяйка (моя бывшая хозяйка, просто Злючка) говорила мне «спасибо», только я не знаю, за что. Я не знаю, как это объясняют теперь люди, но проснувшись: - Я подумал о полицейской. - Я был зол на себя за то, что подумал о полицейской. - Я не хочу знать, какова была бы полицейская на месте Злючки! Не хочу! (Ну да, повторяй это почаще, авось сам и поверишь…). - Интегра была сама благость. Даже когда, лежа в постели с ней, я ответил на звонок Церас и полчаса сосредоточенно мычал в трубку. Люди. За свои века не-жизни я научился видеть вас, как облупленных. Женщины. За это же время я окончательно перестал вас понимать. 28 июля. (Обрыв дневника Алукарда; письмо Луи Бертрана, паладина Ватикана) Здравствуй, дорогая Кира! Ты спрашивала, почему меня волнует подписание. Отвечу: волнует, но мало. Я всего лишь сопровождаю господина Максвелла. Пока он рассказывал о том, как прекрасны новые дополнения к Закону об Инквизиции, я не слушал; эту речь я знаю наизусть. Смятый черновик в моем кармане напоминает мне о тех долгих часах, когда эту речь мы выписывали по буквам, потому что упомянуть нужно все и ничего не забыть. Госпожа протестантка опоздала на три минуты. Если бы она была чуть-чуть помассивнее, сошла бы за баскетболистку. Но вот ее вампир… от него у меня еще в первую нашу встречу мурашки пробежались от шеи к копчику. Огромный. Страшный. От его взгляда цветы вянут и птички дохнут. По-моему, взгляд этих красных глаз… они не налиты кровью. Такие кровавые оттенки я видел на Балканах, когда солнце умирало, катясь за горы. Взгляд этих глаз вынесут не все люди и даже не все вампиры. Начали зачитывать права Инквизиции, права людей. Долго мурыжили основные права, пока не дошли до прав вампиров. И когда леди Хеллсинг читала их, я понял, что такое должны чувствовать ангелы, когда демоны ада толпами ходят по раю, заявляя, что это инспекция и экспертиза. - Вампир имеет право существовать и упокоиться. - Вампир имеет право покаяться и исповедаться. - Вампир имеет право получать те же блага, что и люди, при условии, что он не охотится на людей. - Всем вампирам в зависимости от их нужд, определяемых Инквизицией и специально подготовленными врачами, выдаются пайки донорской крови. - Вампир обязуется соблюдать все законы, принятые в местности проживания вампира. - Вампир обязан носить специальный жетон, и получает документы, удостоверяющие его личность. В них, как и на жетоне, указываются дата рождения, дата смерти, дата выдачи жетона и норма отпуска крови, а также семейной положение. В графе «особые пометки» приняты специальные сокращения, для удобства Инквизиции. - Вампир обязуется не реже раза в год являться в отделение Инквизиции для переписи. - … Вот что такое будущее. Общины вампиров, социальные пособия вампирам… врачи специализации «доктор для вампира»… политкорректность даже с демонами. Господин Максвелл одобрительно кивал. Монахиня Римкович молчала, но я понимал, что и ей придется согласиться. Они давно обговорили это. И давно уже поняли, что иного выхода нет и быть не может. - Это все, не так ли? – кивнул головой мой начальник, - все учтено? Если лазейки и выявятся, то только с течением времени… - Нет. Алукард подал голос так, что вздрогнули все. - Не все указано в Праве, - спокойно продолжил вампир, обходя стол и вставая за спиной у своей Хозяйки, - ни слова не сказано о правах полукровок и родителей полукровок. Милица Римкович издала сдавленный звук, как будто собственным сердцем подавилась. Энрико Максвелл недобро прищурился, провел рукой по волосам, поправил галстук и жилетку. Одна лишь Ангелина не подняла взгляда от пола. - Если у меня есть право голоса, и я отношусь к вампирам, то поднимаю этот вопрос, - спокойно продолжил Алукард, - ни слова о полукровках. Почему? - Но… эээ… - Энрико покосился на Ангелину, которая упорно смотрела в пол, - С течением времени их будет становиться… - Больше, - продолжил вампир, и обошел стол кругом, - только больше. И придется смириться точно так же, как вы готовы смириться с моим существованием. Ведь в Инквизиции будут работать не только люди, не так ли? Повисла тягостная тишина. - Вы хотите сказать, господин Алукард, - спокойно ответила Милица, - что готовы работать в Инквизиции? И беспристрастно судить о выполнении вампирами и людьми условий договора? - Да, я готов, - подтвердил Алукард, - Когда речь идет о совместном выживании, мелкие распри отходят на задний план. А мне есть для чего жить. Точно так же, как и большинству остальных вампиров. Он отошел от стола… Кира, родная, я ни за что не буду работать в Инквизиции! Потому что эта работа для тех, у кого нервы крепче моих. С этим же чудовищем мне страшно находиться даже в одном городе. Дневник Алукарда от 28 июля. Максвелл ждал. Монахиня жалела, что не могла поменять своего решения, но ведь ее защищала полукровка! И вот Милица кивнула. Взгляды устремились на Интегру. Леди Хеллсинг упорно не встречалась взглядом со мной. Не знаю, о чем думали остальные, но мне показалось… да что там, я знал точно! Все прекрасно понимали. И я хотел, чтобы они поняли. Наконец Злючка сняла очки и положила их на стол перед собой. - Полукровки, - тихо произнесла она, - Дампиры… пишите, господин секретарь. Дампиром признается ребенок вампира и человека в первом поколении… либо тот, в чьих предках до седьмого колена есть вампир, и который требует за этим фактом признания себя дампиром… Она говорит, а мне кажется, мое тело и душа становятся прахом. Наконец-то я упокоюсь. Кажется, это почти конец. Неужели я достиг своей цели? Неужели за этим равенством я так долго шел? Или все же нет? Уже неважно. Я почти что закончил свой земной путь. Вот и все. Сейчас она договорит – и меня не станет. - Дампир имеет все права человека и права вампира. Дампир точно так же обязан являться для переписи в означенный срок. Дампиру предоставляется право на бесплатную донорскую кровь в сроки, отдельно оговоренные Инквизицией… Дампир имеет право… Да, да, да. Покаяться, исповедаться. Не имеет права охотиться даже в период войны. Обязан носить жетон. Должен сообщать о своих перемещениях в пределах Европы. Образование и страховка. Служба поддержки. Помощь обездоленным дампирам. Ребенок двух дампиров также является дампиром. - Родители дампира… - Интегра осекается и вдруг замолкает. На помощь ей приходит Максвелл. Как странно. - При желании двух сторон скрепить брачный союз, они получают разрешение на брак у инквизиции, - в гробовой тишине закончил речь моей Хозяйки Энрико, - и имеют право венчаться в церкви с разрешения епископата. В вопросах имущественных вампиры, дампиры и люди являются равными сторонами. Ну, как? Вампирам и людям, вступившим в брак, читается лекция «О планировании семьи» и выдаются бесплатные контрацептивы: мало ли насколько они плодовиты. А то ведь и весь Китай не прокормит вампирскую Европу. Обращение в вампира случайного девственника карается по закону, обращение в вампира разрешено для членов семьи… Они что-то говорят. Но я уже не слышу. Почему-то мне кажется, что здесь я упокоюсь. Увидеть Париж и умереть… как прекрасны здесь ночи! Как жалко, что это была такая короткая ночь, последняя ночь слуги и Хозяйки. Внезапный звонок телефона вывел меня из транса. Я отвечаю на него, не желая отвечать. Я слишком устал. - Хозяин! – полицейская звенит в трубке, как колокола Нотр-Дама, как щебет птички певчей, - я подобрала котенка и теперь он будет у нас жить, он такой жалобный, полосатенький и несчастный… а крысы съели ваши носки и отравились! А еще наемники просили передать леди Хеллсинг, что им нужно менять страховки и про инфляцию! А еще звонили от Ее Величества и просили… Щебечи. Говори со мной, говори. Пока ты говоришь, я буду жить, или не-жить но пока ты говоришь – не умолкай ни на секунду, я хочу слышать тебя. Ведь все это ради тебя, Церас Виктория. Все эти договора, все эти стопки бумаг и бюрократы за этим столом – все это ради тебя. Ради того, чтобы ты и такие как ты жили в мире, а не прятались по подвалам, питаясь крысами. Кстати, чем им не понравились мои носки? Ангелина трогает меня за плечо и говорит «trebuie să mulţumesc (спасибо - румынск)». Максвелл и монахиня жмут друг другу руки, раскланиваются с Интегрой, наблюдатели от Ватикана возмущаются решением тринадцатого отдела, но смириться им все же придется. А в трубке, прижатой к уху, звенит и заливается юное создание, рассказывает обо всем и ни о чем. Мне нужно еще многое обдумать. И почему Ее Злючество защищает права полукровок, хотя какое она имеет к ним отношение, и как получить штамп «вампир» в паспорт, и не стыдно ли мне в моем возрасте носить жетон «Я вампир; покормите меня», и что делать с отравившимися крысами и полосатым котенком. И как бы сказать моей бывшей Хозяйке, что я, похоже, всерьез влюбился, и что делать с букетами от католика, и не закусить ли мне им вечерком. Ах, забыл: подумать, какие цвета будет носить вампир, ставший Инквизитором, и где я буду теперь жить. Если бы я был человеком… впрочем, этой истории не случилось бы. Если бы я был человеком, не было бы ничего. Ни полицейской, ни котенка, ни гроба, ни даже тебя, Злючка. Если бы я был человеком, нам никогда не быть бы вместе, Интегра Хеллсинг. А так – возможно, у нас еще есть шанс. Разве не так?
полная версия страницы